Читать предыдущую часть

4. Принуждение к работе и фантом достижений

Фундаментом и внутренним огнём, движущей силой неустанного «накопления стоимости» служит «абстрактный труд» — столь же неустанная затрата человеческой энергии при полном безразличии не только к её содержанию (капиталу и его производителям должно в принципе быть всё равно, производят они шоколадные пирожные или противопехотные мины), но и к последствиям, «риску» и побочным явлениям связанной с ней экономической рациональности. Это не превращение осознанных человеческих целей в столь же осознанную, коллективно организованную деятельность. Наоборот, благодаря такой логике уже человеческие цели зависят от стоимости и «труда».

Несмотря на эту абсурдность, абстрактное понятие «труда» прославлялось ещё в самом начале Нового времени как благородная и этичная цель. При этом при всех предыдущих способах производства подчинение человека абстракции некой деятельности считалось явлением отрицательным и неполноценным. В «протестантской этике» «труд» вознёсся до парадоксально позитивной цели человеческой самореализации пред «лицом Бога». Таким образом зародилась секуляризация религии в форме её подчинения капиталистической «мировой машине».

Как либерализм, так и марксистский государственный социализм оказываются прямыми наследниками этой «протестантской этики». По мере развития товарной системы, «труд» и связанные с ним столь же абстрактные «вторичные добродетели» (прилежание, дисциплина, пунктуальность и т.д.) пропагандировались как соответствующие самоцели той же «абстрактной вещи», а определение «благоденствия» было поставлено в зависимость от них, не взирая на реальное самочувствие индивидов. Принуждение к труду и стремление к достижениям при строительстве всё более новых «пирамид» во имя превратившихся в самоцель денег, приводили к окончательной утрате позитивных возможностей при развитии производственных сил.

Вместо критики этого фетишистского отношения с его абстрактным пониманием деятельности, рабочее движение исторически дошло только до критики и само встало на позиции «труда». Хотя «труд» является абстракцией, которая определяется самоцелью денег, он (в особенности непосредственная производительная деятельность) проявляет себя как нечто «конкретное» и материальное по отношению к деньгам. «Капитал» и «труд», таким образом, понимались не как две стороны одной медали, а как открытое противоречие.

На место критики общественного фетиша заступила критика «не-труда» или «непродуктивного труда», «нетрудовых доходов», «паразитства», «лодырей», «нахлебников» и т.п. По иронии судьбы либерализм развил похожие критерии, пусть и в несколько ином аспекте: бунтующие и стремящиеся к сокращению трудового дня рабочие уже считались «ленивым сбродом».

Даже если Август Бебель называл антисемитскую идеологию «антикапитализмом для дураков», антисемитизм смог примкнуть как к банальной «протестантской этике» и либеральному неврозу трудолюбия, так и к связанной с ними критике капитализма со стороны марксистского рабочего движения. «Труд освобождает» — эта надпись над воротами Освенцима появилась не просто так. Превозношению «труда» и порицанию «праздности», «ничегонеделанья» и т.п. оставалось только придать биологистские тона и соответственным образом определить, чтобы приспособить их к антисемитскому видению мира. В этом процессе африканцы, славяне и т.д. превратились в «никчёмных лентяев», а «евреи», напротив, определялись как «негативно полноценные тунеядцы» и естественная противоположность «арийскому» принципу «честного труда».

Как предполагаемый носитель «злых» денег, «евреи» отождествлялись не только с образом врага в виде возвышенного «паразитического тунеядства», но и с абстракциями рефлектирующего разума. Маркс неспроста называл логику «умственными деньгами». И, подобно тому, как в доме повешенного не говорят о верёвке, в товаропроизводящем обществе, основанном на реальных абстракциях, не следует в процессе рефлексии случайно называть абстрактную фетишистскую форму по имени. Хотя именно банальное повседневное сознание «зарабатывающих деньги» людей мыслит до умопомрачения абстрактно, как это показал ещё Гегель, «абстрактный мыслитель» презирается в своей рефлексии, как опасном занятии.

Как либеральный прагматизм, так и вульгарный марксизм рабочего движения развили, вместе с соответствующего масштаба предвзятостью по отношению к своим определениям «праздности» и «непродуктивности», и враждебность к интеллектуализму, в которую влился антисемитизм. «Непродуктивный» и праздный «еврейский бездельник» или «элегантный еврейский повеса» стал практически идентичен фигуре «разлагающего еврейского интеллектуала» в противовес «доброму» принципу «труда».

5. «Созидающий» и «накапливающий» капитал

Стереотип «хороших денег» против «плохих», похвалы «конкретному» против «абстрактного» и апофеоз «труда» против праздности и «паразитизма» в системе политической экономии могут, в принципе, означать только одно: теоретически ошибочную критику приносящего проценты капитала, который равен негативности всего способа производства.

Хотя финансовый капитал является лишь следствием продуктивного, а проценты — всего лишь составная часть промышленного создания прибавочной стоимости, в этом упрощённом понимании сами проценты, которые приходится выплачивать за одолженный капитал, кажутся «вымогательством прибавочной стоимости» и этически неоправданным «нетрудовым доходом». С экономической точки зрения только обладатели денежного капитала, банкиры и т.д.  считаются «капиталистами», промышленные же предприниматели, напротив, рассматриваются как некие «управляющие предприниматели» с несколько большей зарплатой или «премией за риск».

Как сами промышленники, так и мелкие семейные предприниматели и ремесленники, вынужденные брать кредиты и постоянно рискующие угодить в долговую западню, ввиду своих базовых интересов склонны к подобной точке зрения. В этом смысле вероятна даже либеральная критика финансового капитализма; в рабочем движении это было псевдолиберальное крыло в виде одной из анархистских фракций, которая с позиций мелкого предпринимательства или товаропроизводящих товариществ требовала «сбросить процентное иго» (Прудон).

Марксизм рабочего движения отрицал эту позицию как «мелкобуржуазную». Правда, его собственная государственно-социалистическая идеология, имевшая своей целью не упразднение условий капитализма и присущего ему наёмного труда, а всего лишь национализацию и бюрократическое регулирование капитала, была тоже не очень далека от этого. На практике марксистская агитация в ходе «союзной тактики» с различными трудолюбивыми «мелкими товарными производителями» перемещала финансовый капитал центр критики и объявляла его главным злодеем.

Антисемитизм мог весьма просто воспользоваться этой ошибочной критикой приносящего проценты капитала, ибо «евреи» ещё с позднего Средневековья считались сборщиками процентов (как, например, в агрессивном и практически подстрекающем к погромам сочинении Мартина Лютера). Эта профессиональная деятельность объясняется тем, что христианам, согласно Библии, было запрещено взымать проценты, в то время как торговля, тем не менее, нуждалась в кредите. В то же время во многих городах с целью предотвращения конкуренции было запрещено заниматься ремёслами. Так, некоторые евреи-горожане были вынуждены заниматься торговлей и выдачей кредитов (хотя и в Ветхом Завете сбор процентов запрещён). Еврейский торговец и старьёвщик стал героем поговорок, тогда как полный ненависти миф о «еврейском капитале» сумел вырасти на истории нескольких еврейских банкирских кланов (среди прочих и известные Ротшильды). То, что подавляющее большинство евреев было кем угодно, но не финансовыми воротилами, никому особенно не мешало.

Таким образом, к ошибочной, не задевающей суть современного фетишизма критике «процентного ига» со времён Лютера и до ХХ века постоянно примешивались антисемитские мотивы. При этом следует учитывать одно правило: не все критики процентного капитала — антисемиты, но все антисемиты — критики процентного капитала. Это «политическая экономия антисемитизма», своеобразная форма мировоззрения, широко распространившаяся со времён Прудона идеология. Она такоже обнаружилась у мистика Рудольфа Штeйнера и приверженцев экономического шарлатана Сильвио Гезеля (как и вообще у сектантских движений  перед Первой мировой или между мировыми войнами), была синтезирована национал-социалистами и доведена до крайности. В противопоставлении «созидающего» и «накапливающего» капитала нацистская идеология обобщила все моменты антисемитского синдрома.

К нему принадлежала бывшая в ходу с конца ХІХ века дикая идея «еврейского мирового заговора». Анонимность и наднациональные законы мирового рынка демонизировались посредством аналогии транснациональных финансовых связей и «подозрительных», нелояльных с националистической точки зрения, разбросанных по всему миру еврейских гетто. С той целью, чтобы определить дьявольских руководителей глобальных конкурентных отношений потоков капитала и товаров. В определённом смысле бредовая идея «мирового еврейского заговора» является карикатурой на философию Просвещения, которая также объясняет историю осознанными действиями индивидов.

Подобными же образом иррациональная «политическая экономия антисемитизма» объясняет и экономические кризисы. Реальное встроенное препятствие накоплению обнаруживается в самом производительном капитале: когда возможности расширения до какой-то определённого уровня исчерпываются, а рационализация производства упраздняет больше рабочих мест, чем создаёт, реализованные за прошедшие производственные периоды прибыли больше не могут быть достаточно рентабельными для дополнительных инвестиций. Эта ситуация «чрезмерного накопления» (Маркс) капитала приводит, с одной стороны, к кризисной спирали увольнений, сокращения рынков и т.д.

С другой стороны, этот денежный капитал, который можно рентабельно инвестировать, больше не вливается в финансовые рынки и раздувает в стремлении к накоплению пузыри спекуляций, создает фиктивную стоимость. Лопание эти пузырей ещё сильнее углубляет кризис. Иррациональная теория кризисов, фиксированная на финансовом капитале, путает причину и следствие в ходе самого кризиса: спекуляция, возникшая из кризиса продуктивного капитала, считается его причиной, а «спекулянты» объявляются его злонамеренными субъектами. И, поскольку финансовый капитал уже сам по себе считается «еврейским», особые вычисления оказываются больше не нужны, чтобы соответствующим образом определить фигуру «спекулянта». Так нацисты пропагандистски небезуспешно объяснили кризис мировой экономики 1929-1933 годов.

Продолжение следует