Тов. Шиитман.

Реплика в ответ на статью товарища Мрачника.

В оценке любого преступления нужно чётко разграничивать само преступление, его мотив и собственно личность пострадавшего. Совершенно не важно, была жертва нацистского, клерикального или ментовского насилия хорошим человеком или не была.

Вспомним многочисленные убийства мигрантов, которые  ультраправые стремились оправдать,  распуская слухи о том, что та или иная жертва “торговала наркотиками” или “приставала к русским девушкам”. Кто-то поддавался на эти слухи, кто-то пытался их оспаривать. Но правда в том, что  преступление совершенное  неонацистами остаётся преступлением совершенным неонацистами и оправданий ему нет. Но если мы признаем это на словах, а сами при этом съедем на обсуждение “проблемы наркоторговли” или “проблемы этнической преступности” – мы всё равно подыграем их мировоззрению.

Когда мент во время допроса увечит или убивает “преступника” – не важно что совершила жертва. Потому что ни одно преступление не оправдывает насилие со стороны обладающего властью ублюдка в форме. И как только мы переходим от обсуждения мента к обсуждению его жертвы – мы автоматически проиграли, мы приняли логику “наказания”. Если мент засовывает бутылку в анальное отверстие вора с двадцатилетним стажем, если он ломает пальцы нацисту, если он надевает пакет на головы насильника – он не станет “вершителем правосудия”, а  останется  совершающим преступление ментом. Мы, быть может и сами были рады добить насильника или бона, но наши личные пристрастия совершенно не важны до тех пор, пока мы обсуждаем  жестокость власти. И как только мы перейдем от обсуждения преступника в погонах к “преступнику”-жертве – мы вновь вернёмся в рамки репрессивного дискурса “преступления и наказания”.

Когда цензоры закрывают выставку – самое последнее дело обсуждать была ли она хорошей или плохой. Даже если это стены, которые были по пьяни случайно измазаны говном, а художественная интерпретация была придумана  постфактум, чтобы распилить денег – цензура остаётся цензурой, и отсутствие  в том или ином объекте художественной составляющей её никак и ни в коей мере не оправдывает.

Именно поэтому я не “не Шарли”. Мне не важно, допускали ли карикатуристы политические  ошибки. Я специально не писал о своём отношении к их работам, я не делаю этого и сейчас.  Мне не важно, отпускал ли журнал недопустимые, согласно моим этическим представлениям шутки, были ли карикатуры там эстетически привлекательными, или нет. В данной ситуации редакция Charlie подверглась нападению религиозных фанатиков и единственная адекватная реакция – осудить мракобесие, а не пускаться в рассуждения наподобие “насильник, конечно, чудовище, но одеваться надо бы поскромнее, тем более, что сексуализирующие женский образ наряды навязаны патриархатом”.

У нас еще будет немало поводов поговорить об исламофобии (я лично планирую подготовить в скором времени материал на эту тему, европейская действительность подкидывает богатый материал). У нас будут и поводы поговорить об исламском фундаментализме (от которого страдают, к примеру, наши товарищи-анархисты в Турции). Но разговор о Charlie Hebdo должен быть сегодня разговором о религиозном терроре и ничем иным.