Читать предыдущую часть

6. Освенцим — немецкая революция

Антисемитский синдром сопровождал капитализм с самого начала. Он присутствовал во всех странах современной товаропроизводящей системы — даже там, где евреев никогда не было и в помине. Как раз «антисемитизм без евреев» показывает, что характер этой агрессивной идеологии является иррациональным мировоззрением, возникшим отнюдь не на почве реальных конфликтов. Но этим, однако, не объясняется, почему повсеместное присутствие антисемитизма в современном мире смогло лишь в Германии вылиться в Холокост. Некий момент необъяснимости, пожалуй, всегда будет сохраняться в Освенциме. Tем не менее, можно указать причины, почему Третий Рейх смог стат организатором этого ужаса.

Во-первых, Германия среди капиталистических наций еще в ХІХ веке была историческим «догоняющим», «запоздавшей нацией». Если модернизация в Англии, Франции и США ещё сопровождалась буржуазным пафосом и республиканскими надеждами, то в Германии она совпала с кризисом индустриализации вплоть до середины ХІХ века. Поэтому становление капиталистического национального государства в Германии идеологически меньше связывалось с рациональным Просвещением. Германская идеология смешивала элементы капиталистической модернизации с реакционной, феодальной критикой денежной экономики.

Результатом стало то, что немецкая нация, в противовес западному пониманию права и государственности, оправдывалась биологически — при помощи расистских учений о происхождении (до сих пор гражданство в ФРГ определяется по «крови»). Этот идеологический и даже юридический фундамент немецкого национального государства особенно благоприятствовал иррациональной, биологической и антисемитской теории. Немецкие элиты были почти полностью инфицированы ею, среди них — люди, которых сейчас в подобном не заподозришь (например, Томас Манн).

Во-вторых, Германия была, как известно, единственной страной среди капиталистических стран, не переживших собственную буржуазную революцию (смехотворный и потерпевший крах эпизод в 1848 году можно смело забыть). Модернизация и формирование национального государства были проведены «сверху» посредством старого абсолютистского аппарата и под руководством особенно авторитарной, воинственной Пруссии. Немецкая история модернизации, таким образом, была отмечена не переломами и революциями, а бесприкословным подчинением как в семье, так и в школе, фабрике и армии. Социалистическое рабочее движение было проникнуто духом прусской дисциплины сильнее, чем в любой другой стране.

С объединением иррациональной биологической самолегитимации «немецкой нации» и авторитарной прусской традиции в форме национал-социализма развилась попытка освободить «труд» от насилия абстракциями при помощи антисемитизма, как государственной доктрины. Не при помощи общественной самообороны, восстания или революции, а именно посредством физического уничтожения предполагаемого биологического носителя дурной «абстракции», паразитического «тунеядства», «разлагающего интеллектуализма», «накопительского» финансового капитала и вызывающей кризисы «спекуляции». Одним словом, «немецкий капитализм» (и капитализм вообще) посредством уничтожения евреев должен был стать насквозь «конкретным» обществом, где «труд» — биологически чистая общность без принудительных законов и абстрактного накопления стоимости.

Американский теоретик Моше Постоун сформулировал этот невероятный абсурд в заострённой форме: «Освенцим был фабрикой по уничтожению стоимости». Там ничего не должно было производиться, но общественная реальная абстракция современности должна была уничтожаться фабричными методами, не упраздняясь в каком-либо эмансипационном смысле. Не только миллионы жертв придают Освенциму характер исторической сингулярности, но и полнейшее отсутствие какой-то определённой позиции заинтересованности, которая в той или иной форме обнаруживается за всеми прочими геноцидами и массовыми убийствами в современной истории.

Холокост был фанатической самоцелью (на него затрачивались даже важные для ведения войны ресурсы), чтобы избавиться от самоцели капитала. Непреодолённый капитализм должен был при помощи газовых камер принять некапиталистическую форму. Посему Освенцим был «немецкой революцией» — единственной, которая имела «успех» в этой стране. До тошноты послушные немцы влились в стройные ряды этой «революции» и провели её в жизнь с точностью часового механизма, дисциплинированные во всех своих вторичных добродетелях. Только в этой стране с её специфической историей антисемитский синдром, как псевдореволюция сверху, мог вылиться в подобное немыслимое варварство.

7. Кризис труда и капитализм игорного дома

За всю послевоенную историю в Германии никогда не обсуждалась и не изучалась истинная суть Освенцима, поскольку это тут же поставило бы весь фундамент современной системы под вопрос. Не только капиталистические элиты ФРГ (выступившей официальной преемницей Третьего Рейха) не испытывали подобного интереса, но и для союзных сил Запада во главе с США такое радикальное раскрытие корней антисемитского синдрома в новую эпоху капиталистической интеграции мирового рынка было бы слишком обременительным. Так же и в ГДР, которая не только внешне, в маршевом шаге «Национальной народной армии» хранила прусские традиции, исследование антисемитизма оставалось чрезвычайно поверхностным и велось довольно неохотно. Вскоре оно сменилось антисионистской пропагандой, ориентированной на дружбу Советского Союза с арабскими странами.

Антисемитизм не мог быть выделен как корень нацистской идеологии ещё и потому, что ошибочная критика капитализма рабочим движением не достигала нужного уровня. Социалистические и коммунистические партии (как и анархистские движения) хотя никогда и не были основными носителями антисемитского синдрома, но всегда имели с ними с ним точки соприкосновения и массу других непрояснённых отношений. Это обстоятельство практически составляет тайную историю традиционного социализма. Антисемитское мировоззрение и объяснение кризиса так и осталось неисследованным и в эпоху «экономического чуда» превратилось в общественном бессознательном в спящую бомбу.

В 80-е годы мировая экономика снова вступила в эпоху кризиса при совершенно новых аспектах автоматизации, рационализации и глобализации капитала, возникших в ходе «микроэлектронной революции». Впервые «промышленная резервная армия» безработных больше не может циклически интегрироваться в систему производства; циклическое развитие превратилось в структурное избыточное накопление капитала, сопровождающееся постоянно нарастающей в мировом масштабе массовой безработицей. Хотя и был провозглашён «кризис общества труда» и, тем самым, поставлен под вопрос один из категориальных столпов современности. В 80-е и 90-е годы общественность ещё надеялась, что легко отделается. Псевдогедонистическая критика «труда» оставалась поверхностной и подпитывалась из остатков «экономического чуда». Надежда на расширение капиталистического «свободного времени» при высоком среднем уровне зарплат и потребления показала, что взаимосвязь между «трудом» и его денежной формой так и не была понята.

В 90-е же наступило тяжёлое похмелье. После краха государственно-социалистического блока, бывшего моментом нового мирового кризиса, умолкла и всяческая фундаментальная критика системы конкуренции. Поверхностная потребительская критика «труда» сменилась требованиями новых рабочих мест и яростными дебатами о местах расположения производства. Именно левым хочется бежать от глобализации в давно уже устаревший кейнсианизм, завязанный на национально-государственную регуляцию. Эта кейнсианская ностальгия, простирающаяся от правого крыла социал-демократии до остатков левого радикализма, отказывается понимать фундаментальный характер кризиса. Надежда, что «денег ещё в достатке», предъявляет государству нереальные требования вернуть распоясавшиеся финансовые рынки национальному сообществу.

Против «капитализма игорных домов», исторически беспрецедентной спекулятивной надстройки, в форме которой он возник из чрезмерной концентрации капитала, выдвигаются беспомощные требования «продуктивных инвестиций». На партийном съезде социал-демократической партии Германии в декабре 1997 года председатель Лафонтен требовал «принять меры против спекулянтов». В ту же дудку дудят по всей Европе профсоюзы, Зелёные, социалисты, коммунисты и прочие. Они, конечно же, не являются антисемитами, но мобилизуют все, именно все мотивы политэкономии антисемитизма вместо того, чтобы перейти от слабеющей парадигмы государственного социализма к более радикальной критике и эмансипации.

Таким образом, кейнсианская ностальгия левых ненамеренно становится  инициатором новой, ещё не ясной в своих очертаниях антисемитской волны толкования кризиса. На правом фланге консерватизма, в праворадикальном спектре, среди банд скинхэдов, в армии и т.д. уже открыто распространяются антисемитские лозунги. Впервые за последние 50 лет стало ясно, что антисемитизм может исчезнуть лишь вместе с капитализмом. Кризис напоминает об этой элементарной правде. «Спящий» просыпается, демоны возвращаются.