Часть 1

Предисловие:

Я, разумеется, не призываю к сжиганию украинофобских книг или арестам их авторов; более того, я, лично, даже против запрета таких книг как «Mein Kampf» Гитлера, потому что, как говорили древние римляне, «язык врага надо знать». Этот текст — предложение поразмышлять над колониальным характером русской литературы, рассмотреть истоки её украинофобии, нередко выдаваемой за братскую любовь.

В свете русско-украинской войны любопытен такой феномен, как массовое отрицание украинофобии русских писателей. Например, известный в узких кругах литературный критик Валерий Шубинский заявил в фейсбуке, что не знает никаких украинофобных цитат Ахматовой, а в её дневниковых записях нет ни строчки о Киеве. На самом деле есть, а классики золотого века русской литературы и вовсе не стеснялись в выражениях.  

Рассмотрим некоторые примеры украинофобии, используя различные источники — от писем, дневников и мемуаров до стихотворений и фантастических романов. К сожалению, экскурс в русский мир получится довольно кратким: если цитировать всех, придётся собирать двухтомник, вроде антологии В. Афанасьева «Русские писатели о евреях» (2005).

Как подчёркивает исследовательница Ольга Крюкова в книге «Романтический образ Украины в русской литературе XIX века» (2017), интерес «русских, и не только русских, романтиков к Украине был обусловлен спецификой художественного метода, который предполагал интерес к народной, низовой культуре», самобытному языку, особенностям национального характера той или иной страны, соответствующей романтическим канонам». Это, безусловно, влияние немецкого романтизма, йенской школы с её мифом о благородном крестьянине, который наследует сентименталистскому мифу о благородном дикаре. 

Экзотизация и романтизация украинцев, с одной стороны, выглядела вполне доброжелательно, в отличие от экзотизации евреев, которых авторы русской классики первого ряда обычно изображали с отвращением и наделяли стереотипными «демоническими» чертами. С другой стороны, русские авторы отрицали самостоятельность украинской культуры и языка, называя «мову» диалектом русского, а Украину — исключительно Малороссией. Грешил этим и Пушкин, заодно обвиняя Мазепу в жестокости и презрении к свободе («Полтава») и словно забывая о о гораздо большей кровожадности русских царей, которые поддерживали крепостное право и захват чужих территорий. 

Любопытно, что примеры украинофобии в русской культуре подробно исследует такой историк и публицист, как Андрей Марчуков — сторонник пресловутой «Новороссии». Прочитав его книгу «Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время», понимаешь, что с такими друзьями рашистам и врагов не надо. Марчуков, считая восточную Украину частью России, тем не менее ведёт буквально хронику русской культурной украинофобии.

Как отмечает Марчуков, украинский поэт и прозаик Евгений Гребёнка (1812-1848), автор известного романса «Очи чёрные» и переводчик пушкинской «Полтавы», огорчался из-за презрительного отношения к украинскому языку, которое зачастую поддерживали образованные украинцы: «его земляки смотрели на малороссийское наречие лишь как просторечный народный говор или способ похохмить».

Между тем, интересующиеся украинской культурой писатели XIX века отмечают либо в эссе, либо, как говорится, устами героев, что украинский язык непонятен русским и часто воспринимается как чужой. Так, героиня повести Антония Погорельского «Монастырка», наивная девушка Анюта, заявляет: «Песня эта, должно быть, русская; но здесь так странно выговаривают русские слова, что часто их понять нельзя. Ты, может быть, не догадаешься, например, что велыть тебья забить должно значить то же, что велит тебя забыть».

Погорельский, при всей терпимости к украинцам, словно подчёркивает, что настоящее образование и воспитание можно получить только в русской столице: главные герои «Монастырки» учились в Петербурге, и дочери Анютиного опекуна выглядят на их фоне «шинкарками», то есть работницами кабака. Другие украинки изображаются благородными, но дикарками, по сравнению с которыми Анюта — воплощение европейского изящества. Так или иначе, «Монастырка», несмотря на бульварные «вотэтоповороты» и картонный образ антагонистки, на несколько голов выше тургеневского «Жида», автор которого на момент написания рассказа совершенно не знал и не понимал национальные меньшинства, ограничиваясь трансляцией колониальных клише.

Консервативные писатели-славянофилы следующих поколений зашли намного дальше в критике украинцев. Николай Лесков в брошюре «Еврей в России» (1883) пишет: «Ум малоросса приятный, но мечтательный, склонен более к поэтическому созерцанию и покою, характер этого народа мало подвижен, медлителен и не предприимчив. В лучшем смысле он выражается тонким, критическим юмором и степенною чинностью. В живом, торговом деле малоросс не может представить никакого сильного отпора энергической натуре еврея, а в ремёслах малоросс вовсе не искусен. О белорусе, как и о литвине, нечего и говорить. Следовательно, нет ничего естественнее, что среди таких людей еврей легко добивается высшего заработка и достигает высшего благосостояния». Эти колониальные фантазии были одобрительно приняты консервативной публикой.

Славянофил Иван Аксаков так рассуждал о перспективах независимости Украины: «Мы с своей стороны не отрицаем, что несколько юных голов заражены сепаратистическими бреднями: сами по себе эти бредни нам совершенно противны, но они более безобразны, нелепы, смешны, чем опасны; мы убеждены, что они нисколько не представляют серьёзной опасности для единства и целости России, но могут быть очень опасны для самих этих сепаратистов, если только, при новом восстании Поляков, натолкнется на них раздражённое Малороссийское население» (цит. по собранию сочинений И. Аксакова, т. 3, стр. 303).

В одной из статей Аксаков заявил, что всегда спорил «с теми писателями, которые старались создать особый Малороссийский литературный язык, и доказывал тщету и ненужность их попыток. Мы вели оживлённую полемику с г. Кулишем и с г. Костомаровым и с “Основой” — журналом, к сожалению, преждевременно прекратившимся. Мы и впредь будем неослабно спорить с ними в пределах литературных и равным оружием…» (там же, стр. 305-306).

Подробнее о позиции славянофилов можно прочитать в статье Вячеслава Кудряшева «Украинский вопрос в русской общественной мысли второй половины XIX века». Одна из цитат об Украине, приводимая в этом исследовании, великолепна: «Край этот Русский, Русский и Русский! В нем нет разных национальностей и вер; в нём есть только один хозяин — Русский народ; одна господствующая национальность — Русская, которой вера — православие; прочие национальности и веры — Польская, жидовская, Латинство и Моисеев закон могут быть в ней допущены и терпимы на правах чужестранных гостей, но не могут иметь притязаний на хозяйское место».

Любопытно, что западники вроде отца русской критики Виссариона Белинского также выступали против самой концепции украинского языка и ненавидели украинскую независимость сильнее некоторых славянофилов. Белинский не скупился на оскорбления в адрес украинцев: «хохлацкий радикал Шевченко», «он горький пьяница, любитель горелки по патриотизму хохлацкому», «Пантелеймон Кулиш — скотина из хохлацких либералов»; «бараны <…> либеральничают ради вареников и галушек со свиным салом» (цит. по собранию сочинений Белинского в 13 томах, письма 1841-1848 годов). 

О поэме Шевченко «Сон», за которую украинский поэт был арестован, Виссарион Григорьевич отзывается так: «Я не читал этих пасквилей, и никто из моих знакомых их не читал (что, между прочим, доказывает, что они нисколько не злы, а только плоски и глупы), но уверен, что пасквиль <…> должен быть возмутительно гадок по причине, о которой я уже говорил» (там же).

Белинский не любил украинский язык: «Поскольку на малороссийском наречии говорили в основном крестьяне, люди простые и необразованные, то и самой этой речи была свойственна «простоватость», поневоле ограничивающая литературу на нём «мужицкой жизнью». Он заявлял, что «малороссийские литераторы и поэты пишут повести всегда из простого быта и знакомят нас только с Марусями, Одарками, Прокипами, Кондзюбами, Стеньками и тому подобными особами» (рецензия на сборник украинских авторов «Ластовка», 1841). По словам Белинского, содержание «малороссийской» литературы «всегда однообразно, всегда одно и то же, а главный интерес — мужицкая наивность и наивная прелесть мужицкого разговора».

Другой либерал, Тургенев, не одобрял эту точку зрения: с годами он отказался от имперских стереотипов, которые поддерживал в юности. Он общался с Тарасом Шевченко, хвалил украинских прозаиков, а в романе «Рудин» высмеял пещерных украинофобов, которых было полно в русских литературных кругах:

«— Вот мы толковали о литературе, — продолжал он [Пигасов], — если б у меня были лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом.

— Это что еще? хорош поэт! — возразила Дарья Михайловна, — разве вы знаете по-малороссийски?

— Нимало; да оно и не нужно.

— Как не нужно?

— Да так же, не нужно. Стоит только взять лист бумаги и написать наверху: «Дума»; потом начать так: «Гой, ты доля моя, доля!» или: «Седе казачино Наливайко на кургане!», а там: «По-пид горою, по-пид зелёною, грае, грае воропае, гоп! гоп!» или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай. Малоросс прочтёт, подопрёт рукою щёку и непременно заплачет, — такая чувствительная душа!

— Помилуйте! — воскликнул Басистов. — Что вы это такое говорите? Это ни с чем не сообразно. Я жил в Малороссии, люблю ее и язык ее знаю… «грае, грае воропае» — совершенная бессмыслица.

— Может быть, а хохол всё-таки заплачет».

Неопытные читатели часто принимают эту сценку за выражение мыслей самого Тургенева, но это не так.

«Великий христианский гуманист» Достоевский известен расизмом и ненавистью чуть ли не ко всем национальным меньшинствам, какие попадались ему на глаза. Особенно он презирал «жидишек» с «полячишками», а об украинцах и беларусах заявлял следующее («Дневник писателя, ноябрь 1877):

«Не будет у России и никогда еще не было таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобождёнными! <…> Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта… Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия – страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации».

Какой кошмар: вырвавшиеся из-под русской опеки народы посмеют признаться, что им не нравилась зависимость от империи. «России надолго достанется тоска и забота мирить их, вразумлять их и даже, может быть, обнажать за них меч при случае», — продолжает Достоевский. Вариант оставить соседей в покое классиком не рассматривается.

Явным украинофобом был выросший в Таганроге Антон Чехов. В письме Суворину (1893) он рассказывает о пьесе украинского драматурга Потапенко: «В пьесе этой есть кое-что, но это кое-что загромождено всякими нелепостями чисто внешнего свойства (например, консилиум врачей неправдоподобен до смешного) и изречениями в шекспировском вкусе. Хохлы упрямый народ; им кажется великолепным всё то, что они изрекают, и свои хохлацкие великие истины они ставят так высоко, что жертвуют им не только художественной правдой, но даже здравым смыслом». Другое известное высказывание звучит так: «У этого человека, талантливого немножко и неглупого, есть в голове какой-то хохлацкий гвоздик, который мешает ему заниматься делом и доводить дело до конца…»

Как отмечает Марк Уральский в книге «Чехов и евреи по дневникам, переписке и воспоминаниям современников», Чехов и себя называл «хохлом», но в рамках самокритики («видите, какой я хохол», «я хохол, поэтому пишу туго»), и с отвращением отзывался о «хохляцкой логике» и «хохляцкой лени». Провинциальное и недостаточно аристократическое происхождение писателя, вероятно, стало для него источником комплексов, а украинцы — разрешёнными «мальчиками для битья», и Чехов проецировал на них качества, которые в себе не любил.

Казалось бы, нужно оставить людям прошлой эпохи их предрассудки и не требовать от них соответствия идеалам антифашизма, но в России слишком много людей, бредящих культом русской классики, которая, как известно, про вечные ценности и всегда актуальна. Вот что сказал пропагандист русского мира Захар Прилепин о чеховских цитатах про «хохлацкие гвоздики» и «хохлацкие идеи»:

«Это про всё сразу: и про “суверенную историю Украины” (сначала жертвуем художественной правдой, потом здравым смыслом, потом начинаем в людей стрелять, защищая свои “великие истины”), и про ту ахинею, которую несут они там, а их вернейшие поклонники здесь, и не столько даже про их прошлое, сколько про будущее, которое навсегда пребудет в этом, Чеховым подмеченном состоянии, когда всё “не до конца”, на раскорячку: то ли европеец, то ли чёрти кто, то ли демократия, то ли живодёрка, зато с гвоздиком в голове, и ещё в одном месте. А с такими гвоздиками стигматов не бывает, сколько не истери» (орфография и пунктуация оригинала сохранена). Эту заметку тотчас же перепостили русские «патриотические» СМИ.

В заключительной части будут приведены украинофобные высказывания более современных русских писателей, а напоследок — цитата из романа Антония Погорельского, посвящённая персонажу-украинцу, но почему-то напоминающая о психологии имперских соседей:

«Мы знаем, что он по природе имел большую склонность вредить ближнему; но склонность эту он любил удовлетворять тогда только, когда это не стоило ему излишних хлопот, и потому в течение жизни неоднократно ему случалось не делать зла единственно из лености и неповоротливости. Если же к хлопотам присоединялась еще какая-нибудь опасность, то он готов был оставить в покое величайшего своего неприятеля. Это расположение не делать зла из лености или боязни он называл в себе добродушием».

Поддержать редакцию:

• UAH: «ПриватБанк», 4149 6293 1740 3335, Кутний С.
• USD, EUR: PayPal, [email protected]
• Patreon
• USD: skrill.com, [email protected]
• BTC: 1D7dnTh5v7FzToVTjb9nyF4c4s41FoHcsz
• ETH: 0xacC5418d564CF3A5E8793A445B281B5e3476c3f0