14 свидетельств положения женщин в античной Греции
Заметка для всех и ни для кого. В первую очередь, написанное – рабочие записи по «женскому вопросу» в древнегреческом обществе, которое, начиная с Минойско-Микенской «дворцовой культуры», было предельно женоненавистническим. Безусловно, вынесенные положения – результат исторических и археологических исследований, а значит – как и многие результаты этих наук – находятся в движении, как и многие вещи, скрытые от нас в древней истории. Ввиду того, что речь идет, в первую очередь, о подтвержденных и задокументированных первоисточниках, большая часть изложенного относится к «истинной информации» о положении женщин в античности.
Могут спросить: «А разве во многих других культурах отношение было иным? Откровенная (а не скрытая, как в наши дни) мизогиния в период античности была повсеместным явлением!» Это так. Однако, говоря о Древней Греции, мы в немалой мере говорим и о текущем моменте. О «западноевропейском» жизненном мире. «Западноевропейские» формы общества во многом унаследованы современностью именно от древнегреческой, а не от какой-либо другой цивилизации, начиная с наиболее существенных слов во всех без исключения дискурсах, которые у нас существуют, заканчивая образованием и… хм, собственно, отношением к женщине. Это нужно принять как аксиому.
Эта «аксиома», собственно, и обосновывает интерес, который у человека, задающегося вопросом: «Как и почему мы оказались здесь, почему все так плохо, можно ли с этим что-нибудь сделать?» — может вызвать эта тема и вообще тот раздел истории, который принято называть «Древней Грецией». Безусловно, данные свидетельства нельзя использовать как «аргументы в пользу равенства полов» при отсутствии более серьезных аргументов в полемике с противниками феминизма, сторонниками мизогинии или – чего уж – феминицида. Скорее, это для тех, кто и так вовлечен в проблему, определился с позицией, более-менее осведомлен о текущем положении дел и желает узнать больше о том, откуда такое положение дел возникло и как оно легитимировалось 2-3 тыс. лет назад.
1.
Согласно Гесиоду («Труды и дни»), первая женщина (Пандора) была отправлена на землю Зевсом, дабы наказать «людей», которыми в тот момент были только мужчины, за кражу Прометеем божественного огня. Каждый из богов дал этому «существу» какой-то «дар»: «девственная внешность» (Гефест); умение соблазнять, «вызывать желание», «заботу, которая утомляла члены» (Афродита); «бесстыдный разум», «подлый характер», «обманчивые речи» (Гермес). Пандора – это абсолютно «Другое» того, что почиталось греками в качестве «человека», ведь она не была создана из мужчины (как, к примеру, в христианстве) и не была создана «как мужчины» – она представляла собой буквально другой вид, первоначально слепленный Гефестом из воды и грязи.
После вчерашнего обсуждения «позиции» Гесиода с другом, задаюсь вопросом, действительно ли он верил в то, что писал…
2.
При подсчете населения полиса в Афинах, женщин, наравне с рабами и детьми, не учитывали, когда указывали число «граждан» города. В качестве «граждан города» полагались только взрослые мужчины. Женщина в Афинах имела гражданство, но не имела полноты прав гражданки полиса, в отличие от мужчины: у нее эти права были частично ограничены, включая многочисленные запреты на посещение множества мест и учреждений города.
Жизнь мужчины проходила в «политике», то есть, в деятельном участии в жизни полиса, в физических упражнениях, духовных испытаниях и исканиях, в то время как жизнь женщины проходила либо в рабском труде (если речь о наложнице-рабыне), сексуальном обслуживании «полноценных граждан»-мужчин (если речь о гетере или проститутке) или же в пределах замкнутого пространства – хозяйства, которым владеет и распоряжается муж, если речь о «женщине-жене», в окружении детей, рабов, вещей и помещений.
3.
Женщины не имели права принимать участие в Олимпийских играх и даже не могли быть зрительницами. Единственное исключение в спортивных соревнованиях среди всех, имевших место в Древней Греции (а это, помимо Олимпийских игр, также игры Пифийские, Панафинейские, Истмийские, Немейские) составляли Истмийские игры, учрежденные в 581 г. до н.э.
Со временем, женщины получили возможность принимать в них участие, правда, не во всех соревнованиях. Разрешено для женщин было участие в поэтических, музыкальных и литературных соревнованиях. Конные и гимнастические по-прежнему оставались для них закрыты. Единственным доступным гимнастическим соревнованием был женский стадий (забег на 200 м), проводившийся в Олимпии во время Герайев (праздника в честь богини Геры).
4.
Поэт Семонид из Аморгоса (VII в. до н.э.) приводит своего рода «классификацию» женщин:
- одни, в которых «воды» слишком много, а «земли» — маловато, подобны «морской стихии», имея два естества — в один день они делают мужчину счастливым, в другой — они недоступны, злы, агрессивны, как псицы;
- другие — сделаны только из земли, они неполноценны, не способны отличить добро от зла, да еще и все время думают лишь о еде;
- женщина, «берущая начало от свиньи», постоянно толстеет и любит грязь;
- женщина, берущая начало от лисицы — подлая, хитрая, контролирует все, умеет выйти сухой из воды, совершив преступление;
- женщина-«собака» все время блуждает по дому и воет;
- ослица — терпящая и трудолюбивая, готова переносить любую брань и побои, однако, при этом, безмерно похотлива и готова совокупляться со всеми;
- женщина-«кошка» — злодейка, воровка и одержимая нимфоманка;
- «кобыла» — рафинированная и хорошо зачесанная, ухоженная, «породистая», красивая, и тем самым создает проблему для мужа, поскольку каждый на нее зарится, а ей это нравится — «бедняга»-муж вынужден запирать ее на засов пуще других, следить за ней, контролировать, не подпускать к своей собственности других;
- женщина-«обезьяна» не имеет шеи и ягодиц, она смешна и нерасторопна, постоянно думает лишь о том, как бы ей учинить какую-нибудь подлость или пакость.
В самом лишь конце списка Семонид упоминает о женщине с позитивными чертами, берущей начало от пчелы: верна мужу, является прекрасной матерью, делает того, кто на ней женится, счастливым и дарит ему покой. Однако, судя по тому, что, в конце поэмы, автор говорит о том, что дни покоя навсегда ушли, он, тем самым, косвенно признает, что в его век «женщины-пчелы» навсегда исчезли. Вообще, ввиду повального увлечения физиогномикой на определенном этапе развития древнегреческого общества, подобное отождествление «человеческой натуры» с определенным животным в целом неудивительно.
5.
Аристотель и некоторые другие философы, если обобщать, считали, что у женщин из-за пресловутых «видовых отличий» (из-за того, что она якобы вот этот «абсолютный Другой»), кардинально другой ум. В частности, интеллект их от природы отличается от мужского качественно, будучи, естественно, «ниже», чем у мужчин. Женщины, якобы, не владеют logos’ом, абстрактным мышлением, высоким и светлым интеллектом, не мыслят «законы природы» и неспособны создавать законы для справедливой и благой жизни меж самими людьми. Вместо этого, говорится, что женщины владеют лишь посредственным, «низким» интеллектом — metis’ом, который неспособен к абстракциям высокого порядка, классификациям, не строит категории и так далее. Metis — это разум «оголенной» практики без «об-разум-ленного» (так сказать, «обточенного разумом») фасада, направленный на конкретные случаи и проблемы. Дурные мужчины могут владеть как logos’ом, так и metis’ом, женщины же — все поголовно — лишь metis’ом и владеют.
Следуя досократической концепции «истины как не-сокрытости», переживающей второе рождение в современной философии, т.е. не истины как truth, а того, что древние греки называли словом aletheia (букв. от «а-» – префикс отрицания + «lethe» (читается и пишется в оригинале как «лити») – забытие, сокрытие, забвение, соотв. – алетейя – выведение из забытия, делание чего-то явным, у-зренным, у-хваченным, возможным быть познанным и помысленным и т.д.), женщина остается «темной» (skoteinos – да, очень созвучно с одним русским словом), пребывает в забвении, неведении, вечно все забывает, в конечном итоге и по большому счету, она никогда не владеет не-сокрытым, истиной. Не владея истиной, не зная конечной природы вещей, она нуждается в постоянном руководстве со стороны мужчины, дабы правильно поступать.
В сущности, женщина, Женское, была одним из предикатов, которые традиционно приписывают противоположности aletheia – lethe, наряду с «ночью», «облаками», «туманом», «сокрывающим», «укрывающим» и т.д. Казалось бы, это входит в противоречие с тем фактом, что «традиционный» символ мудрости – богиня Афина Паллада – является «женщиной», да и богиня Алетейя (та самая, которая позвала к себе на порог Парменида) – также женщина. Но тут же нужно разделять виды! Daimon’ы, греческие боги, то есть, обладают совершенно другой природой, нетождественной природе человека, так что не надо тут сравнивать! Они всегда пребывают в свете истины, превышая все сущее, боясь лишь Судьбы и Ночи. Так что никаких противоречий.
Кроме того, следует учитывать еще два фактора. Первый: женщина-даймон («богиня») унаследована греками, в первую очередь, из культов, в которых, как минимум некоторое время, занимала главенствующее место богиня плодородия, «богиня-мать» и так далее.
Если взглянуть на современное общество, в котором женщины остаются на уровне все тех же вещей, проанализировать современную мизогинию в пост-советских обществах, то здесь налицо сходная тенденция: при ненависти к женщине в целом, образ «матери» как таковой «священен», сакрален, как у «простых граждан» (у «толпы»), так и у маргинализированных категорий (вроде заключенных тюрем, у которых абстрактная «Мать», безотносительно реальных отношений конкретного заключенного со своей конкретно матерью) является объектом поколения). Отношения богинь с людьми тоже, в первую очередь, «материнские».
Если бог-мужчина сходит с небес и грешит напропалую с мелкими богинями, со смертными женщинами, с промежуточными существами, женщины-богини подобные «проступки» позволяют себе крайне редко, как должно земным женщинам. Зато они всячески покровительствуют земным «любимчикам» как матери. Эней – действительно сын «согрешившей» Афродиты, в то время как Одиссей – объект именно материнской любви к нему богини Афины. Объектом такой же материнской любви является и сын Одиссея Телемах.
Второй фактор: рассмотрим «Одиссею», песнь VIII, строки 266-366 (ввиду объема, не буду приводить их в тексте целиком). В них певец феакиян Демодок рассказывает об истории супружеской измены Афродиты своему мужу, Гефесту, с богом Ареем (как известно, Эрот – плод любви Арея и Афродиты). Поймав неверную жену вместе с любовником в искусно сплетенные стальные сети прямо на ложе, Гефест требует «пеню» от Арея, это безусловно, и ручается за него, «неверного», сам Посейдон. Однако, посмотрим, чего требует он от Зевса относительно Афродиты:
…не сниму с них дотоле я этой
Сети, пока не отдаст мне отец всех богатых подарков,
Им от меня за невесту, бесстыдную дочь, полученных.
Правда, прекрасна она, но ее переменчиво сердце(«Одиссея», песнь VIII, 317-320).
Неверная «богиня-вещь» возвращается отцу, а обманутый муж-собственник требует назад дары, выкуп, который был предоставлен отцу-собственнику за выдачу вещи-дочери. Короче говоря, речь о типичном расторжении брака по инициативе мужчины-мужа, которое производится в обход каких-либо согласований с женой. Речь сугубо о том, что в феминизме именуют «парадигмой отцов и сыновей». Сын-муж решает вопрос с отцом-собственником дочери. Так что, богини, даже на небе, угнетены сходным с земными женщинами образом, и лишь страх перед самой сущностью «божеств» Олимпа принуждает людей-мужчин непротиворечиво почитать их, не пытаясь даже указать на то, что они тем или иным образом «ниже» мужчин-людей. Достаточно указать на «место» относительно «отцов и сыновей» в пантеоне. (Кстати, у самого Зевса жена его (и сестра) Гера является не единственной, но «последней» женой. До нее были Фемида, Мнемозина, Эвринома, Деметра, Лето и бесчисленное количество «малых» богинь и смертных женщин. Все же, что может Гера в ответ на «похождения» мужа – лишь роптать, не забывая уповать на его мощь и всемогущество.)
6.
Аристотель также писал, что женщина неспособна контролировать страсти и позывы своего собственного тела и плоти. Эдакая «врожденная» похоть, «сообразная» с самой природой женщины. В связи с этим, «гражданам» необходимо строго контролировать женскую сексуальность и всякое ее поведение. Контроль над сексуальной жизнью женщин в Древней Греции был эдакой «абсолютной потребностью».
7.
Контроль этот выливался, к примеру, в постановление на уровне законодательства (в Афинах – это из тех полисов, где известно, но мы-то всего и не знаем), согласно которому, женщины (если они не были проститутками) имели право (т.е. были обязаны) заниматься сексом исключительно со своим мужем и ни с кем более. Адюльтер женщины рассматривался как особого рода преступление (moicheia). Наказанием за это преступление в том числе могла быть и смертная казнь.
8.
При этом, мужчинам давалась полная сексуальная свобода, попустительство в подобных делах и отсутствие уголовной ответственности. Вот изменит супруга, к примеру, с другим мужчиной. Да, муж вправе потребовать какой-то пени с мужа, а в гомеровские времена – отплатить местью, ни у кого не спрашивая разрешения. Ну, это если он захотел бы компенсации. Женщина же не имела смягчающих обстоятельств и однозначно подвергалась наказанию.
Помимо этого, для мужчин было узаконено фактическое троеженство. Речь «Против Неера» Псевдо-Демосфена приводит пример такого троеженства. Мужчина в Афинах мог иметь: жену (damar), от которой имел законных детей-наследников; рабыню-наложницу (pallake) для ежедневных сексуальных отношений («для поддержания телесного здоровья», как формулировалось в предписаниях) и гетеру (hetaira), проститутку, которая сопровождала его на общественных мероприятиях, на которые не допускались наложницы и жены, с которой он также занимался сексом.
9.
К концепции «троеженства» следует добавить также «два (а по факту – три) вида любви», которые называет Аристотель в «Политике»: «philia» – эмоциональная связь между мужем и женой, близкая по значению к тому, что принято называть «любовью» сегодня, важная, конечно, но «далеко не главное»: хорошо, если она есть, но, если нет, то есть и другая «любовь»; в частности, речь идет об «eros» – это уже чувственная любовь, страсть, которую практикуют в первую очередь вне брака, в половых связях. Естественно, такой «эрос» фактически был разрешен лишь мужчинам, а для женщин имел «правовые последствия». Мужчины, как известно, также практиковали pais, любовь зрелых мужчин с юношами. И осуждали мужчин, если уж и осуждали, то, во-первых, не «по статье», а попросту порицали. А порицали, к примеру, за несоответствие возраста партнера (слишком взрослый «мальчик») и другие такие штуки, в общем, не за eros, а как раз за pais. И то, опять же, это носило характер скорее насмешек, рекомендаций, порицаний, ну остракизма внутри группы, к которой принадлежал мужчина, но без суда, уж явно, если речь не шла о действиях, попадающих под другие уголовные статьи.
10.
Афинское право также не допускало возможности наследования женщиной чего-либо кроме приданого при выходе замуж, если среди детей владельца имуществом имелись мужчины. Если таковых не было, самую старшую дочь еще более насильно и принудительно выдавали за ближайшего неженатого родственника, который и становился наследником всего, что имел отец невесты.
11.
При отсутствии возможности прямого наследования мужчиной, женщина в Афинах могла «наследовать» все имущество согласно семейному законодательству полиса. Пожалуй, это была единственная сфера общественной жизни, где закон, хотя бы формально, был на стороне женщины. Однако, тут, естественно, есть свои «но». В частности, не имея полных гражданских прав, интересы женщины и ключевые распоряжения относительно имущества все равно должен был представлять и совершать kyrios – глава oikos’а.
Oikos – это не просто домохозяйство и т.д. – это топос, место, в котором существовал индивид в сфере, которая только и полагалась как «частная» в то время, противопоставляясь «общественной» полисной, т.е. политической. Оikos – это базовая, нуклеарная составляющая греческого общества, которая является «природным» объединением из мужа, жены, детей, имущества, земли и даже рабов. Переводить oikos уместнее было бы не как «семья», но как нечто вроде английского слова «household». Так вот, kyrios (нечто близкое по значению к словам «хозяин», «владетель») необходимым образом представлял «законные интересы» своего oikos’а, в то время как женщина-наследница, «владея», не распоряжалась тем, что как бы «наследовала».
Ключевой же задачей kyrios’а была передача epikleros («женщины, предоставляемой вместе с наследством») «в руки» другого мужчины, короче говоря, педалирование выдачи законной наследницы замуж, дабы гарантировать «мужское» владение тем, что женщина может вдруг унаследовать. И именно kyrios должен был управлять унаследованной женщиной собственностью до тех пор, пока дети женщины не достигнут совершеннолетия для вступления в полноправное владение наследством (если, к примеру, «наследница» имела детей от мужа, который умер).
12.
Как явствует из «Одиссеи», овдовев, женщина с имуществом (особенно та, чей муж имел много собственности, богатый oikos), не имела права и на вдовство, даже при искреннем желании не иметь больше ни с кем «отношений», скажем, всю жизнь «скорбя о муже». Раз оставалось имущество, значит должен быть и новый муж, который этим имуществом будет управлять! А имущества у Одиссея было немало… Я не встречал упоминаний о кодификации этого правила (может быть, мне на глаза не попалось, а может – и археологи пока не нашли; это, конечно, исключая принудительную выдачу за родственников или других претендентов, как в случае с вопросами прямого наследования), однако, здесь мы говорим о «гомеровском» праве эпохи «Темных веков», а то и о микенской фазе. Будучи т.н. «культурой стыда», культура дополисной эпохи и не нуждалась в подобных кодификациях: женщина, отказывающаяся от замужества, тем или иным способом была бы лишена наследства, повторно стигматизирована и представлена «нарушительницей» общественного уклада. Община сама отторгала подобных смутьянок.
13.
Типичный пример отношения к женщинам вкладывает в уста Аристофана Платон в диалоге «Пир». Его рассказ о происхождении полов и любви между людьми отличается от Гесиода. Женщина и мужчина – все же одного «вида», однако, произошел он от разделения надвое существу, коими были раньше люди. Дескать, каждое существо такого рода состояло из двух половин, симметричных одна по отношению к другой. После же расторжения, люди остались обречены на вечный жизненный поиск «второй своей половины». Свой рассказ Гесиод заканчивает мыслью, что лучшие среди лучших – мужчины, ищущие других мужчин для любовных утех; посредственные – ищут для этого женщин (в то время, как «искатели мужчин» заключают браки исключительно для социального удобства, по факту будучи счастливы и среди исключительно мужчин), они, как утверждается, происходят от гермафродитов, а не от мужчин, и очень похотливы. Наконец, женщина, которая ищет другую женщину для любовей, – самое плохое, что может случиться, самое позорное. Женщин таких зовут tribades, это обидное и позорное прозвище.
Платон, впрочем, «прогрессивнее», ведь он в «Законах» говорит о необходимости женского образования (по принципу paideia), осуждает pais, намеревается запретить Гомера, в том числе – и за оправдание тирании, кроме того, в самом «Пире» заключительная речь Сократа как бы уравнивает мужчину и женщину онтологически: природа дихотомии, дескать, в Эроте, боге metaxy, боге, пребывающем посередине, содержащем в себе оба начала, правящего людьми через Любовь и Ненависть, ну и так далее. Никакой земли и воды.
Но «оправдательных» речей даже у философов на пальцах пересчитать: Гиппий, возможно, Гераклит, Эмпедокл (если довести его космологию до этого вопроса)… Так мало – среди философов, а об остальных можно и не вспоминать. Да и кто в «народной массе» слушал философа, если для афинянина и софисты, и Фукидид с Геродотом, и Платон с Сократом были приблизительно одним и тем же – любителями порассуждать и потрепаться обо всяких бессмысленных вещах…
14.
Ну и, конечно же, пару строк из классики, там тоже очень хорошо отражено отношение к женщине и ее фактуальное положение.
Мздой победителю вынес огонный треножник, огромный,
Медный, – в двенадцать волов оценили его аргивяне;
Мздой побежденному он рукодельницу юную вывел,
Пленную деву, – в четыре вола и ее оценили(Илиада, Песнь XXIII, 702-705)
Человек у Гомера в три раза дешевле, чем треножник из меди, все – в «порядке вещей», ведь цену назначают самые достойные из мужей – в первую очередь, Ахиллес, присуждающий призы участником соревнований в честь погибшего Патрокла. Это даже не объективация (низведение субъекта до уровня объекта), а самая, что ни на есть, реификация (низведение пассивного объективированного субъекта до статуса вещи, онтологическое «стирание» на видовом уровне). Да и, собственно, женщина рассматривается Гомером как причина Троянской Войны, но тут, пойдя дальше, стоит вспомнить, что цепь событий непосредственно в самой «Илиаде» запущена в связи с эээ… да в связи с тем, что один аристократ, «первый средь равных», Агамемнон, ограбил другого, забрав у него «трофей», «награду», которая, естественно, является любимой наложницей Ахилла, вещью по факту, взятой им в одном из городов во время разграбления его ахейцами.
Он, видите ли, полюбил ее больше, чем «просто наложницу», жениться даже обещал. А то, что он ее мужа убил и всю семью, братьев, так это ничего – и такого можно полюбить, безусловно! Любить-то Ахилл ее может и любил, но, когда Агамемнон в обмен на прекращение вражды пообещал Ахиллесу еще семь женщин (помимо кучи треножников и прочего драгоценного хлама), «влюбленный» в Брисеиду Ахиллес отнюдь не отказался принять награду, несмотря на то, что в бой вступал сугубо на основании личной вендетты (смерть Патрокла, друга, а может и не просто друга, а такого себе pais’а). А как звучит оправдание Агамемнона во время примирения? Чтоб не приводить его целиком, приведу свой гипертрофированный пересказ: «Это не мы, два героя, два великих мужа, с тобой, Ахилл, поссорились. Бог ведь, желая наказать, отнимает, в первую очередь, разум, это всем известно. Вот и у меня Зевс-владыка тогда разум отобрал, вот я и решил у тебя забрать твою награду, твой трофей. Женщина, эта сводящая с ума красивая вещица, в очередной раз стала орудием гнева богов, инструментом возмездия. Он как бы женщиной, как камнем, нас с тобой обоих по голове ударил».
Да и причиной, по которой Агамемнон отнял у Ахиллеса Брисеиду, была другая «женщина-вещь», Хрисеида, дочь жреца Феба (поборника троянцев) Хриса. Он украл ее у отца, отказавшись принять за нее выкуп («Зевс попутал»), а Аполлон наслал на ахейцев мор. Дабы прекратить его, Агамемнон вернул «трофейную вещь» Хрису, отняв такую же вещь у Ахилла.
Но и троянцы тоже хороши! Сын Ахиллеса, божественный Неоптолем, во время взятия Трои и ее разрушения, как повествует не дошедшая до нас «Малая Илиада» (или же «Разрушение Илиона»), сбрасывает с высокой башни сына Гектора и его жены Андромахи, Астианакта. Саму же Андромаху, жену Гектора, он берет в наложницы, а она ему, собственно, рождает трех сыновей (ну, или одного, тут канон путается). И тут, значит, Гелен, один из Приамидов, прямой потомок Приама, царя Трои, после всего, что вытерпели троянцы, ЗАВОДИТ ДРУЖБУ с Неоптолемом, женясь на его матери! А после смерти Неоптолема, как пишет Вергилий, сочетается браком и с самой Андромахой. Брат Гектора с его женой после предательства троянцев, будучи женат до этого на бывшей жене (или наложнице) убийцы Гектора Ахиллеса, родившей Неоптолема, завершившего «дело отца» по Трое. Да и после смерти Париса-Александра от руки Филоктета, саму прекрасную Елену моментально начали делить троянцы, кому же она достанется. Словно и не было под стенами ахейской рати. Ну, в итоге Менелай свою собственность вернул. Кстати, ее тоже похитил из дому в 12 лет мужчина, но не Менелай, а Тесей, но это уже совсе-е-е-ем другая история…
Еще одна цитата:
Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства,
Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работе
Были своей: говорить же не женское дело, а дело
Мужа, и ныне мое: у себя я один повелитель(Одиссея, Песнь I, 352-355)
Несмотря на здравие жены Одиссея Пенелопы, подросший сын Телемах уже якобы «замещает» собой отца, является «хозяином дома», пресловутым kyrios’ом, не имея сил и ума, чтоб отстоять свое имущество, нещадно разграбляемое «женихами» его матери. С ними он вынужден осторожничать и вести себя «дипломатично», распоряжаться своим возможностей не имеет, статус его как наследника шаток и спорен. И, несмотря на свое положение, которое можно охарактеризовать, по аналогии с популярным ныне чеченским мемом, как: «На амфоре», – несмотря на это, ему хватает наглости дерзить матери и затыкать ей рот. Ну правильно! Раз сам по уши в грязь втоптан другими мужиками, то на ком-то ведь сорваться надо, чтоб не быть самым униженным и оскорбленным, без oikos’а, будучи наследником величайшего царя Итаки, вот на матери-то, на женщине, и сорвемся, а то она говорит, а говорить – это ж всем известно, не женщины дело («культура стыда»; и как только смеет!…).
Навсикая, дочь царя феакийцев («любимого богами народа») Алкиноя говорит про общение незамужних женщин с мужчинами, не являющимися членами их семьи, следующее:
Я ж и сама бы, конечно, во всякой другой осудила,
Если б, имея и мать и отца, без согласья их стала,
В брак не вступивши, она обращаться с мужчинами вольно(Одиссея, Песнь VI, 286-288)
Довольно недвусмысленно высказывается и поощряется запрет на такое общение. Опять же. Два слова: «культура стыда». Для женщины – стыд и позор, самого же мужчину, судя по всему, ничего серьезного не ждет. Если у Одиссея и могли возникнуть проблемы с феакийцами, то лишь из-за их ксенофобии – живя в отдалении, они крайне недоверчиво и неприязненно относятся ко всякого рода «гостям»-чужакам. А вот с незамужними женщинами гулять – про это, конечно же, ни слова, а принципа изоморфизма, как можно понять, исходя из всего вышеизложенного, здесь ожидать не стоит ни при каких обстоятельствах. То, что «положено» для женщины в отношении мужчин для мужчин в отношении женщин «положенным» не является.
Да Одиссей, кстати, и сам не промах: пока жена 20 лет ждала его из-под стен Трои, храня верность и ища способы спровадить назойливых «женихов», Одиссей переживал разные приключения, включая эротические, в ходе своих странствий. Чего только стоит начало экспозиции его путешествия – «эротическое рабство» у богини Калипсо. С одной стороны, подчеркивается, что в простого смертного влюбляются даже богини, с другой – говорится что Одиссею пребывание у нее, даже перспектива бессмертия, в тягость, поскольку он «грустит по дому». К Калипсо прибывает вестник Зевса Эрмий, убийца Аргуса, требуя отпустить Одиссея и дать ему возможность плыть к дому. Боясь могущества Крониона, Каллипсо, пусть и без всякой охоты, полностью подчиняется повелению вестника. Она сразу и беспрекословно признает приоритетность приказа и последствия отказа ему подчиниться: «Если угодно богам, беспредельного неба владыкам, – / Мне же ни разумом с ними, ни властью равняться не можно» (Одиссея, Песнь V, 169-170).
Итак, Одиссей свободен от тягостной необходимости еженощно делить ложе с богиней Каллипсо. Вот прямо с того самого момента, как убийца Аргуса затребовал этого. Она уже рассказала ему обо всем, обязалась помочь сделать крепкий плот, вроде бы, пора просто обняться, как друзья… Хорошо, но как объяснить вот это?
Тьма наступила. Во внутренность грота они удалившись,
Там насладились любовью, всю ночь проведя неразлучно(Одиссея, Песнь V, 226-227)
Любовью? Но ведь… но ведь он же тосковал по дому, по жене… Я более чем уверен, что вот это уже было необязательно, и ничего бы она ему плохого сделать не смогла, ведь в этом вопросе он – под защитой Зевса. Видимо, никто его в ложе прям-таки силой не тянул, к кровати не привязывал и так далее. Хорош же тоскующий!
Вывод из этих занятнейших исторических свидетельств пусть делает каждый сам для себя. Как по мне, все это говорит о том, что победа «отцовского истока, первоначала» (патриархат) для западноевропейского общества начиналась здесь, в колыбели «современной цивилизации» глобального союза «неолиберализм + патриархат». Современная религия все хорошее, что в ней есть, нагло украла у философии, а все худшее – добавила «от себя». Так вот и «традиция» (как социальный презервационизм), похоже, хранит от «истока» лишь плохое, извратив хорошее и предав забвению лучшее. Потому что хорошее и лучшее требует Борьбы («полемоса») и пустого пространства, пустоты «под» новые вещи, идеи, институты.
А Традиция, замыкаясь сама на себе, исключает всякое свободное пространство, «пространство борьбы» и «пространство генезиса». То, что у греков было «политикой» (деятельное участие в жизни родного полиса) называют пренебрежительно «активизмом», по факту удалив граждан от какого-либо участия в жизни как города, так и страны. То, что у греков было «любовью к мудрости», долгие века служило поставом для теологии, а сегодня – как и в ХХ в. – служит таким поставом для всякой идеологии. Ну и так далее. Некоторые же продолжают мнить себя «наследниками древнегреческой культуры», ссылаясь на то, что в мире по-прежнему проходят Олимпийские игры и театральные представления. Нет, мы, безусловно, наследники, и даже сохранили от греков немного хорошего. Но, вместе с толикой этого «хорошего», через Рим и вирус христианства, унаследовали мы от греков, в том числе, и ненависть к женщине.
Поддержать редакцию:
- UAH: «ПриватБанк», 5168 7422 0198 6621, Кутний С.
- USD: skrill.com, [email protected]
- BTC: 1D7dnTh5v7FzToVTjb9nyF4c4s41FoHcsz
- ETH: 0xacC5418d564CF3A5E8793A445B281B5e3476c3f0
- DASH: XtiKPjGeMPf9d1Gw99JY23czRYqBDN4Q69
- LTC: LNZickqsM27JJkk7LNvr2HPMdpmd1noFxS