В июне 2015 года Верховный Суд США подтвердил право однополых пар на брак. Это решение стало важным достижением освободительного движения, начавшегося почти полвека назад. На протяжении всей борьбы за равенство в праве на брак его сторонники постоянно проводили параллели с угнетением афроамериканцев, будь то запрет на смешанные браки или легализированная сегрегация. Но одна большая разница между этими движениями за гражданские права осталась незамеченной.

Афроамериканские активисты яростно отвергали аргументы о генетических и биологических различиях как наследие расистской науки нацистов. А вот движение за равенство права на брак всецело приняло биологический детерминизм. Гей-лесбийские активист_ки были главными популяризатор_ками идеи того, что идентичность определена биологически.

Согласно предлагаемой ими перспективе, сексуальность — не выбор, а врождённая данность. Заставить американцев в это поверить было непросто. В 1977, согласно первому опросу Гэллапа, проведённому на эту тему, лишь 13% американцев считали, что люди рождаются гомосексуальными. Даже в 1990 лишь 20% считали сексуальность биологически врождённой.

Но с 2011 поддержка резко выросла, и сегодня почти половина американцев считает, что сексуальность геев и лесбиянок детерминирована при рождении. Поддержка однополых браков и поддержка идеи того, что «мы такими родились», тесно коррелируют.

Несмотря на то, что биологический детерминизм сексуальности ассоциируется с великой победой движения за права геев, это был большой ущерб для нашего публичного дискурса. Борьба за однополые браки была выиграна, и впереди у движения ЛГБТ другие, ещё более тяжёлые битвы.

Чтобы одержать в них победу, активисты и учёные должны отбросить фундаментальную фикцию, которую они пропагандировали. Ложная вера в биологический детерминизм причиняет значительный ущерб. Она маргинализирует наиболее уязвимых членов гей-сообщества, таких как трансгендеры; она ограничивает нашу способность обсуждать, каким должно быть хорошее и справедливое общество; она приводит многих из нас к неправильному пониманию самих себя и общества.

В 2015 слоган «Born This Way» послужил делу прогресса, но у этой идеи проблематичная история. Биологический детерминизм долго служил угнетению и убийствам; для миллионов людей, пострадавших от его ужасов, внезапная освободительная его роль была бы шоком. Всего лишь несколько десятилетий назад генетические различия служили для идентификации и уничтожения. Нацистская наука самозабвенно отыскивала генетические различия, связанные с извращениями — будь то евреи, гомосексуалы, ромы, цветные люди, люди с психическими расстройствами либо другие, которых считали «родившимися такими».

Для нацистов неизменные гены означали необходимость программы уничтожения; в совсем другом контексте «другие» гены означают необходимость принятия. Но в обоих случаях предполагается биологический детерминизм: генетика определяет идентичность, и соответствующие гены нужно истребить или принять. Именно поэтому альянс активистов с генетическим детерминизмом привёл к таким успешным результатам.

Для того, чтобы люди начали понимать сексуальность как генетическую данность, потребовался не только активизм, но и научные исследования. Первый большой шаг был сделан в 1990, когда нейробиолог Саймон ЛеВэй, работавший в Институте биологических исследований Салка в Калифорнии, провёл вскрытие 41 тела: 19 геев по самоидентификации, 16 гетеросексуальных мужчин и девяти женщин. ЛеВэй копался в глубинах мозга.

Предыдущие исследования показали связь группы клеток мозга INAH3, третьего промежуточного ядра гипоталамуса, с сексуальным влечением у крыс. У самцов этот участок значительно крупнее, чем у самок, поскольку на зародыши крысиных самцов воздействуют более высокие уровни тестостерона, чем на зародыши самок. Если размер определят сексуальное влечение, рассуждал ЛеВэй, то можно ожидать, что у геев INAH3 будет меньшим, чем у гетеросексуальных мужчин.

Геи, которых исследовал ЛеВэй, умерли от СПИДа, как и треть гетеросексуальных мужчин, чьи тела были отобраны для вскрытия. «Чума ХХ века», ассоциируемая с гомосексуальностью, мотивировала исследователей во всём мире лучше понять характер сексуального влечения. Некоторые исследования были посвящены социальной жизни гей-сообществ, и активисты переживали, что происходящее в тёмных углах общественных бань станет достоянием гласности.

Широкие слои населения США в подавляющем большинстве считали гомосексуальный секс неестественным, а сексуальную распущенность — извращением. Акцентирование внимания на сексуальной свободе, которая была характерна для городских гей-сообществ, не помогло бы больным и умирающим.
Но если гомосексуальность — биологически детерминированная идентичность, то обвинять умирающих намного сложнее.

Открытия ЛеВэя изменили характер дискуссии; в 1991 они были опубликованы в Science, ведущем научном журнале мира. Размер INAH3 у геев был ближе к женскому показателю, чем к показателю гетеросексуальных мужчин. Это был важный шаг в направлении биологического понимания сексуальности.
ЛеВэй, впрочем, призывал к осторожности в интерпретациях своей работы.

«Важно подчеркнуть то, что я не нашёл, — говорил он журналу Discover в 1994. — Я не показал, что геи такими рождаются».

Но публичный потенциал такого открытия был соблазнителен. В 1993 генетик Дин Хэмер и его коллеги из Национальных институтов здравоохранения США опубликовали в Science исследования, предполагающие наличие гена гомосексуальности. Отметив, что влечение к своему полу с большей вероятностью проявляется у родни геев по материнской линии, чем по отцовской, Хэмер утверждал, что это влечение, должно быть, обусловлено чем-то в Х-хромосоме. Хэмер обнаружил, что гомосексуальные братья с большой вероятностью имеют одинаковые маркеры ДНК на участке Xq28.

Осторожность отпала. У демонизированных геев, которых клеймили моральными вырожденцами и которых выкашивал СПИД, появился боевой клич. Это не их вина. И не вина их матерей. Они «такими родились». Со временем эта фраза даже сама стала гимном, проделав путь из научных журналов в общественные движения по всему миру.

В 2011 песня Леди Гаги Born This Way возглавила хит-парады по меньшей мере в 23 странах, а одноимённый альбом разошёлся в более чем 6 млн экземпляров. В этой песне фраза «таким родился» гипнотически повторяется 27 раз, утверждая то, что стало ортодоксальной точкой зрения в среде гей-лесбийского движения:

You were born this way
No matter gay, straight or bi
Lesbian, transgendered life…

Проблема в том, что на самом деле мы не родились такими. Потому что не одни только гены определяют конечный результат. Например, мои родители оба ростом 160 см. Мой генетический материал определил мой рост только в контексте условий, в которых я выростал. Тогда как мои родители выросли в развивающихся странах, я рос в Нью-Йорке, где было много еды, а с инфекциями в целом успешно боролись. Благодаря этим условиям я на целых 23 см выше своих родителей.

Одна из простейших прописных истин биологии, которую доносят на самых первых вводных курсах, заключается в том, что гены дают результаты, взаимодействуя с экологическими и общественными условиями. Учёные и социальные исследователи хорошо это знают и не раз показывали это, даже по отношению к сексуальности.

В 2002, рассматривая гипотезу «гена гомосексуальности», социологи Питер Беарман из Колумбийского университета и Ханна Брюкнер, тогда работавшая в Йеле, продемонстрировали, что экспрессия генов действительно влияет на однополое влечение, но лишь в определённых социальных условиях.

Интересно, что при этом биологи, социальные активисты и учёные не просто толерировали выдумку, но и зачастую распространяли её. Вероятная причина в том, что подрыв генетического детерминизма сексуальности считается страшно опасной. Ибо если сексуальность не детерминирована, то чем она является? Для многих ответ прост: должно быть, это выбор.

Позиционирование сексуальности выбором влечёт за собой намного более политически разрушительные результаты, чем ложь биологического детерминизма. Оно означает, что ЛГБТ должны защищать свои практики от обвинений в аморальности. Они должны приводить аргументы, чем их практика отличается от практик, скажем, полигамных людей, педофилов, зоофилов.

Но такие неприятные требования оправдываться появляются только потому, что обе стороны этой дискуссии загнали себя в угол. Дабы уйти от дискуссии о легитимности сексуальной экспрессии ЛГБТ, активисты освоили мощную риторику биологического детерминизма. Выступая против этого утверждения, критики ЛГБТ-сообщества вооружились господствующей в США идеологией свободного выбора. Между собой борются наивная фантазия чистого выбора и абсурдный детерминизм полного отсутствия такового.

Есть третий вариант. Он не устроит ни тех, кто хотел бы, чтоб мы все беспрекословно согласились с тем, что сексуальность это просто естественное явление, ни тех, кто хочет назначить сообщество ЛГБТ симптомом и причиной моральных зол. Но он является более точным описанием биологии сексуальности и её социальной природы. Влечением, возможно, движет биология, но движется оно по колее, проложенной человеческой культурой.

Учёные называют эту идею — что действия часто не являются ни детерминированными природой, ни результатом свободного выбора — «социальным конструктивизмом». Среди интеллигенции прописной истиной является то, что раса и гендер это как раз такие конструкции. Детерминирован ли биологически цвет кожи? В основном, да. Но отсюда далеко до поспешного вывода, что раса — это биологическое понятие.

Конструирование различий в цвете кожи и телесных черт в «расу» — это социальный акт. У этого акта есть прошлое — работорговля и её последствия, колонизация, научная категоризация. У него есть и настоящее. Когда Барак Обама стал президентом США, мы увидели трансформацию расовых возможностей и понимания. Недавние события в Фергюсоне, Балтиморе, Чарлстоне и движение против государственного насилия в отношении чернокожих американцев #Blacklivesmatter продолжают трансформировать значение «расы».

При демонстрации того, что нечто, что мы считаем естественным, на самом деле социальный конструкт, инструментами учёного обычно являются история и культурные различия. Если раса это биологически детерминированная целостность, то она должна бы быть одинаковой в разные времена и в разных местах.

Но у греков не было концепции «расы». Они объясняли различия между людьми скорее в климатическом духе: жара и холод определяют цвет кожи. Только после появления более современных систем научной классификации, совмещённого с европейскими географическими открытиями и колонизацией, мы начали великий процесс категоризации людей по расам и стали считать эту категорию биологической и врождённой.

Со времён древних греков наука невероятно продвинулась вперёд. Возможно, наши более обширные знания привели нас ближе к истине расы — истине, недоступной нашим предкам, которые даже не могли представить себе магию генетики и её научную силу. Чтобы оценить это предположение, учёные сравнивают культуры. Они обнаруживают, что в разных обществах раса проживается по-разному. Возьмём Бразилию. У бразильцев популярна идея, что «деньги отбеливают». Поднимаясь по классовой лестнице, люди становятся белее (особенно их отпрыски). Но как изменение социального статуса может изменить биологическую расу?

Ответ, к которому пришли и биологи, и социальные исследователи, заключается в том, что раса это не биологический, а социально сконструированный концепт.

Это не значит, что биология не имеет значения. Генетика играет важнейшую роль в объяснении нашего поведения, и те, кто отрицает влияние генов, делают это на свой страх и риск. Когда учёные говорят, что гендер это социальный конструкт, они не имеют в виду, что между полами нет биологических различий; они не хотят также сказать, что биология не влияет на поведение. Они имеют в виду, в частности, что генетические импульсы выражают своё содержание через человеческую культуру.

В XVI в. Гольбейн нарисовал короля Генриха VIII как воплощение маскулинности. Он стоит перед нами в обтягивающих леггинсах и в чём-то, что на наш современный взгляд похоже на короткую юбку. Если бы я так оделся сегодня, меня бы приняли за кросдрессера.

Одно поколение назад мужчины и женщины считали все виды домашней работы глубоко феминизирующими. Сегодня, хотя мужчины всё ещё делают меньше домашней работы, но неучастие в базовом уходе за ребёнком означает уклонение от мужских обязанностей. Мужская экспрессия и даже маскулинное действие в меньшей степени привязано к генетическим детерминантам «самца» и намного больше к культурной логике маскулинности.

Будь современные мужчины волшебным образом перенесены в другую страну и эпоху, большинство из них с большим трудом изображали надлежащую маскулинность. Причина не том, что в их «самцовости» какой-то базовый изъян. Дело в том, что социальное выражение наличия у них Y-хромосомы встроено не в их ДНК, а в их общество и культуру.

Если раса и гендер повсеместно воспринимаются как социальные конструкты, то у сексуальности статус относительно иной. Учёные часто на словах признают сексуальную идентичность как социальный конструкт, но публично воздерживаются от оспаривания биологического детерминизма, возможно опасаясь свести на нет впечатляющий триумф движения за права геев.
Базовые инструменты истории и культурных различий опровергают позицию биологического детерминизма точно так же, как и в вопросе расы. Если сексуальная идентичность детерминирована биологически, мы должны найти то явление, которое сегодня называем геями и лесбиянками, в прошлом, а также в других культурах.

Уже в начале такого исследования мы видим, что гомосексуальность — которую я определяю как перманентное и самоопределяющееся однополое влечение, составляющее отчётливую социальную идентичность — встречается очень редко. Безусловно, мы находим бессчётные примеры того, что я бы назвал «квир» — сексуальной экспрессии, не вписывающейся в сегодняшнюю норму. Это включает в себя однополый секс и даже отношения, но также и эфебофилию, полигамию, пансексуальность, трансгендерную и «третьегендерную» экспрессию, а также многие практики, сложные для моего современного американского понимания.

Но хотя гомосексуальность и может быть разновидностью квира, это маленькая подкатегория. Гомосексуальность это почти исключительная экспрессия, в основном ограниченная современной западной жизнью; это даёт причины серьёзно сомневаться в идее её биологической детерминированности.
Кто-то вспомнит греков и отметит, что они практиковали гомосексуальность. Но их сексуальная экспрессия большинству из нас была бы отвратительна, поскольку это была эфебофилия («педерастия» — παιδεραστία, то есть «любовь к мальчикам»), а не современная гомосексуальность.

Взрослые мужчины вступали в сексуальные союзы с мальчиками пубертатного возраста, причём мужчины обычно исполняли «маскулинную», по их представлениям, или «активную» роль. Пассивная роль в основном была уделом подчинённых — юношей или женщин. Эти отношения не ограничивались сексом, они предусматривали нравственное и культурное воспитание этих мальчиков. Сексуальные аспекты этих отношений почти всегда затухали по мере того, как юноши выростали.

Выставлять временную эфебофилию как историческое свидетельство неизменной и перманентной гомосексуальности — это, как минимум, натяжка. Однако мы находим такую эфебофилию во многих культурных контекстах. Эта практика существовала в Испании при маврах, в некоторых регионах Италии во времена Возрождения, а также в разные периоды в регионах Ближнего Востока и Китая. Такая распространённость может убеждать кого-то, что это свидетельство фундаментального биологического влечения, но такой вывод будет неверен.

Для греков эфебофилия была формой нравственного воспитания, которое могло предусматривать сексуальный контакт, а могло и нет — такая экспрессия чаще всего была ограничена мальчиками (не мужчинами); для китайцев она чаще всего была ограничена проституцией; для римлян пенетрация была разрешена только в отношении рабов, и за нарушение этого строгого правила могло последовать жестокое наказание.

В большинстве этих случаев сексуальные отношения между взрослыми мужчинами были запрещены. Мы находим разнообразные сексуальные акты и отношения в разные времена и в разных странах, но почти никогда не видим гомосексуальную социальную идентичность.

Если здесь и есть какая-то биологическая общность, то это сексуальное влечение; проявления этого влечения — то, как оно выражалось и что оно означало — разнятся зависимо от времени и места.

Предполагается, что сексуальность это физиологическое влечение, экспрессия которого социально сконструирована. Некоторые конструкты превращают влечение в любовь. Некоторые — в эфебофилию. Некоторые — во власть, через сексуальное доминирование (подчинение) либо через многожёнство. Радикальный вывод заключается в том, что в любви нет ничего естественного, особенно в любви как основе для брака. Но и в целом в области человеческой сексуальности нет ничего «нормального», будь то гетеросексуальность или гомосексуальность.

Действительно, многие геи и лесбиянки скажут, что они «всегда чувствовали себя особенными» или что знали о своей гомосексуальности с тех пор, как осознали себя существами, наделёнными сексуальностью. Не является ли это свидетельством мощного биологического драйва? Необязательно, потому что это также укладывается в идею сексуальности как явления, содетерминированного биологией и окружением.

Раса — социальный конструкт, и расовый опыт ощущается с самого первого момента наших жизней. Рассуждая о социальных конструктах, мы часто делаем две распространённые ошибки: воображаем, что если нечто социально сконструировано, то оно нереально или его легко изменить.

Деньги — социальный конструкт; их стоимость и значение обусловлены не их внутренними качествами, а тем, что мы им приписываем. Физический доллар не имеет никакой стоимости — его стоимость заключается в том факте, что мы коллективно её признаём. Если вы думаете, что социально сконструированные вещи ненастоящие, предлагаю вам отдать мне все ваши деньги. Вы этого не сделаете, потому что даже если деньги социально сконструированы, они имеют глубоко материальные последствия; то же можно сказать и о большинстве социальных конструктов.

Часто наша биология более изменчива, чем наши социальные конструкты. Мы можем изменить нашу гендерную принадлежность, наличие или отсутствие волос и их цвет; мы можем наращивать и удалять, улучшать и омолаживать, фундаментально трансформировать. Мы можем полнеть или худеть, накачивать мышцы или расслаблять их, наращивать и украшать ногти или удалять их. Безусловно, мы стареем. Но даже этот опыт и его последствия мы изменяем.

Социальные конструкты — другое дело; их трансформация требует перемещения кучи людей, многие из которых привязаны к своей нынешней локации и определяют себя по ней. Если бы я регулярно одевался как Генрих VIII, вряд ли я бы трансформировал нашу концептуализацию маскулинности.  И это не потому что у меня узкая аудитория. Если бы Клинт Иствуд занялся тем же самым, то в результате с большей вероятностью было бы поставлено под сомнение его психическое здоровье, чем трансформировано наше коллективное понимание маскулинности.

Конечно, социальные конструкты всё же меняются. Они постоянно смещаются, часто почти незаметно. Формирование «гейства» — самой гомосексуальной идентичности — было постепенной трансформацией структуры сексуальности. Из описания акта, в котором участвуют мужчины и женщины (как было раньше) — однополое влечение превратилось в определение личности.

По сути, термин «гомосексуал» превратился из прилагательного, описывающего определённые действия, в существительное — тип личности. В перманентную, всеобъемлющую, неизменную идентичность. В конце XIX и на протяжении ХХ вв. этот процесс медленно развивался, СПИД его ускорил, сделав смертоносными определённые сексуальные практики городских субкультур конца ХХ века. Но было бы практически невозможно чётко определить источник, причину, событие или человека, стоящего за этим процессом.

Таким образом, я предлагаю довольно сложную позицию. «Таким родился» — это простая мантра, которой нипочём все изложенные выше концепты и проблемы. Но она опасна. Потому что принимая фикцию биологического детерминизма, мы рискуем обречь себя на постоянное превратное понимание наиболее важной части наших жизней — наших интимных отношений.

Мы изобрели романтическую любовь. И гомосексуальность. И практически все другие виды отношений. Это не делает все эти вещи менее важными или менее реальными. Но наши изобретения не являются частью биологической природы: они — часть взаимодействия между биологическим и социальным порядком жизни.

Не имея такого более точного понимания, легко уйти от фундаментальных вопросов человеческого общества. Если биология детерминирует нашу экспрессию, то нет смысла рассуждать о построении лучшего или другого мира. Всё уже решено с того момента, как мы стали Homo sapiens. Но признавая сексуальность конструктом, мы открываем важные дискуссии о некоторых важнейших аспектах жизни. С кем мы сексуально близки, и как именно? Что мы делаем с последствиями сексуальной близости (отпрысками и здоровьем)? Кто отвечает за жизнь, развитие и образование детей в обществе?

Устройство сексуальных отношений — ключевой социальный структурный элемент воспроизводства общества. Отсюда и важность однополых браков. Но мы на удивление ограниченным образом участвуем в этой дискуссии; биологический детерминизм позволяет нам вообще избегать этой темы. На нас давит множество социальных вопросов, и мы не можем их эффективно решать, если будем отрицать реальность человеческого состояния, в том числе сексуальности, и закрывать тем самым дискуссии ещё до того, как они начнутся.

Кое-что из этого напрямую касается движения за права гомосексуалов. Есть много людей, которых можно назвать представитель_ницами сообщества ЛГБТ и для которых брак не является главной проблемой — они ещё не добились от общества базового уважения к факту своего существования. Ради достижения политической выгоды сторонники однополых браков выдвинули вперёд ложный и опасный аргумент, ничем не помогающий наиболее маргинальным членам сообщества ЛГБТ.

С точки зрения биологического детерминизма, что можно сказать о трансгендерных и транссексуальных людях? Как понять тех, чья биология не совпадает с самоидентификацией? Или не вписывается в наши ограниченные категории?
Если сексуальность не детерминирована, а изменчива, мы должны защищать те сексуальные практики и идентичности, которые мы ценим, и осуждать такую сексуальность, которая нас ужасает. Это открывает пространство для консервативных аргументов против гомосексуальности.

Ну и пусть. Ибо такой вариант позволит и мне яростно критиковать эфебофилию. Знание того, что она была приемлема во многих обществах ранее, никак не меняет мою позицию. И причина моего отвержения эфебофилии — то, что она построена на властных отношениях, где согласие невозможно — поддерживает аргументы в пользу принятия ЛГБТ-сообщества.

В не меньшей степени, чем консервативное осуждение гомосексуальности, меня беспокоит то, как либералы доверились ложному идолу псевдонауки. Либералы должны принимать бой с консерваторами на поле общественного блага. Тогда они вынудят консерваторов пожертвовать священной коровой индивидуального выбора и признать, что общество существует, и что оно имеет ценность. И все будут вынуждены признать, что их сексуальность ничем не отличается от сексуальности гомосексуалов — природное влечение, оформленное обществом.

Источник

Поддержать редакцию:

• Гривневый счёт «ПриватБанк»: 5168 7422 0198 6621, Кутний С.
• Для заграничных доноров: перевод через skrill.com на счёт [email protected]
• Bitcoin: 1D7dnTh5v7FzToVTjb9nyF4c4s41FoHcsz
• Etherium: 0xacC5418d564CF3A5E8793A445B281B5e3476c3f0
• Dash: XtiKPjGeMPf9d1Gw99JY23czRYqBDN4Q69
• Litecoin: LNZickqsM27JJkk7LNvr2HPMdpmd1noFxS