С тех пор как отчаянное желание людей иметь защищающие и справедливо карающие родительские фигуры породило богов, всякий желающий освободиться от этой регрессии наказывался смертью. Т.к. верующие и сами едва верили в фантастические рассказы о сотворении мира и чудесах, они ненавидели неверующих и карали их ещё на этом свете при помощи яда, публичных сожжений и плети. На том свете грозят адские мучения, в которых особенно радостно купается ислам, христианство и буддизм отстают лишь ненамного.
Сегодня детей на занятия по религии гонит не страх перед смертью или муками ада, а, скорее, страх перед ассоциирующейся с одиночеством индивидуальности. Жестокими считаются теперь неверующие родители, на время урока религии вырывающие ребёнка из коллектива класса.
Современные христиане больше не защищают на полном серьёзе седобородого “отца небесного”, но всего лишь смутное чувство, что “что-то такое есть”. Такие ощущения, которые можно толковать как воспоминания о симбиозе матери и ребёнка, сочетаются с утверждением, что верующие более способны на чувства, чем атеисты.
Чтобы и сегодня продолжать защищать христианскую иллюзию от таких оскорбительных наук как астрономия, биология и психология, христианство совершает категориальную ошибку: оно просто идентифицирует неразрешённые загадки с богом. Вот только ужасающий изначальный взрыв не писал Библии, равно как и чёрные дыры не разговаривают с людьми. Самой главной загадкой природы для человека является смерть.
Согласно популярному объяснению религиоведения, религия утешает человека о неизбежном. А посему она необходима и к ней следует относиться с уважением. Но Эпикур, довольно осторожно объявивший богов хотя и не нереальными, но бездейственными и незначительными, своим опровержением существования души лишил смерть присущего ей ужаса куда более эффективно, чем любое явно инфантильное представление о рае: “Пока мы есть, её нет; а когда она приходит, мы исчезаем”.
В то же время, объективное преимущество атеизма не может скрыть его слабости. Ложное снятие религии приводит – как это показал Теодор В. Адорно своей критикой Мартина Хайдеггера – к обожествлению сущего и, в конечном итоге, смерти, или же – к дурному позитивизму. Просвещение должно продемонстрировать “солидарность с метафизикой в момент её свержения”, требует Адорно в “Негативной диалектике“.
Если ответы религий фальшивы и грубы, то их проблемы зачастую довольно реальны. Самая глубокая проблема превращения тела в дух (равно как и общества в товары) оставляет за собой ничтожный, но остающийся метафизическим след: переход из одного состояния в другое как качественное изменение. В конце концов, моральное поведение нельзя обосновать экспериментами, нейрональной активностью или разумностью. Оно, по сути, остаётся результатом псевдо-метафизического, соматического ощущения, которое склоняется не на сторону абстрактной набожности, но на сторону эмпатической, конкретной солидарности.
Религии больше не могут убедительно симулировать такую мораль. С “шоком” Дарвина в общественное сознание вошло то, что индивиды ощущали на протяжение тысяч лет: человек одинок во вселенной. Ему придётся оправдывать свои общественные действия своим разумом – короче говоря: стать взрослым. Неспособные к этому авторитарные характеры пустились на поиски фашистских предводителей, чьё нигилистское право сильнейшего выводило из смерти бога свободу уничтожения иудаистской этики жизни.
Макс Хоркхаймер наблюдал включение устаревших религиозных ритуалов в фашистские марши и празднества. Вместе с Адорно он сформулировал теорию о путях превращения магии и религии, “Диалектику Просвещения”. Её пессимизм опирался на слова Макса Вебера, предрекавшего возникновение нового, мрачного политеизма из “расколдовывания мира” на фундаменте науки, а не прямолинейный прогресс в абсолютно просвещённое общество. Просвещение превращается в метафизический ужас именно там, где оно вместе с богами разрушает как миф и просвещенческие ценности и обожествляет бессознательное, несвободное движение самого общества. И именно на позициях нацеленного на осязаемость и полуообразованность “нейтрального” позитивизма возникли как индустриализованный расизм, так и вторичный оккультизм.
Отсутствие предпосылок в позитивизме ведёт к тому, что он рассматривает сегодня своих исторических конкурентов, религии, как неопасных насекомых в сачке. Транс, ритуальный экстаз и неоплатонический мистицизм восхищают среди серых будней науки больше, чем те, кто гибнет от ритуалов и преследований. Так, в культурологическом журнале на тему “Восхищение и богохульство” (2/2015) всякое неверное сознание считается ритуалом “восстания и сопротивления”, пока оно выражается в наблюдаемых “практиках”.
Лишь 30 из 295 страниц посвящены теме богохульства. Нападение на богохульную редакцию Charlie Hebdo исследователи с высоты птичьего полёта классифицируют как “чрезвычайную реакцию” внутри “враждебного симбиоза”, “дискурс о богохульстве” считается “игрой позиций”. Подобно тоталитарному Просвещению позитивистская этнология выкинула за борт всякий миф Просвещения и именно в этом моменте восхищение аутентичным превращается в культурализм, отказывающий в (со)участии там, где развиваются социальные конфликты и поля распределяются между индивидами.
Собственно, этнология была бы самым пригодным замещением преподаванию религии. Она могла бы сделать понятной универсальную тоску по родителям во всех её пёстрых красках во все времена и на всех континентах, как раз, чтобы избавить детей от индоктринации какой-нибудь определённой религией.
Но в этнологии этот секулярный проект едва ли найдёт отклик: объявить религии неверным сознанием означало бы “знать что-то лучше”, чем исследуемые. Суждения о неверном сознании предполагают некое развитие в истории идей, а она в не дозревшей до “Диалектики просвещения” этнологии приводит к невротическим метаниям между, якобы, расистским высокомерием и уже упомянутым культурализмом.
В тенденции “не секулярная медицинская этнология” стремится лишить медицину её критического содержания, в этнологии религии сегодня о всяком заклинании духов говорят об “исцелении” и “терапии”, а в исследовании представлений о колдовстве самой большой загадкой оказывается вопрос о том, как было бы можно “уважать исследуемых”, если сам исследователь в колдовство не верит.
Этнология, из участвующего наблюдения сохранила лишь наблюдение, иногда производит пригодные трактаты о региональной истории богохульства, но ей всё ещё не удаётся помочь людям жить свободной жизнью без божеств или хотя бы выступить на своей собственной родине на стороне секуляризации.
Вместо культуралистской, безболезненной и безопасной “этнологии богохульства”, как её предлагает Жанн Фарве-Сада со своим структуралистским разложением терророра против атеистов на места речи и схемы, пред лицом установленного этнологией подъёма религиозности было бы необходимо возвращение к “богохульной этнологии”.
Джеймс Дж. Фрейзер сумел оскорбить христианство тем, что сравнил евхаристию с ритуалами поедания божества у индейцев. Одновременно с этим он противопоставил культурализму считающееся сегодня богохульным утверждение пройденного в истории идей, пусть неуверенного и разрушенного реакцией научного прогресса и превосходящих его будущих формах мышления. Но пока подавляющее большинство человечества – а к ним следует причислять и маниакальных верящих в прогресс атеистов – интеллектуально не в состоянии жить без божественной идеи, пока эти реально ощущаемые, но неверные представления периодически обращаются догматизмом и насилием против сомневающихся, мышление не покинет своей предыстории.
