Елена Георгиевская
1.

Сначала я хочу рассказать, как можно не стать левой. Ты заражаешься вирусом под названием «сама добилась». Подростки обычно заражаются им интернете, а я уже в том возрасте, когда следует умирать, поэтому цепляла его в разное время повсюду. Излечившись, ты чувствуешь, что тебе не хватает привычной ломоты в суставах, которая замечательно мотивирует переломать ноги кому-то не похожему на тебя. Появляется человек и говорит, что если не ломать непохожим ноги, наступит апокалипсис. У этого человека много апокалиптических голов, они повторяют одно и то же. Если постоять рядом немного дольше, увидишь, как головы начнут поедать друг друга. Это зрелище может сделать тебя левым. Но обычно ты уходишь немного раньше, заново инфицированный, объяснять своим и чужим, что сам добился и не готов пожертвовать чем бы то ни было ради никуда не годных мещан.

Рождаться в маленьких городах и посёлках очень опасно. Ты появляешься на свет не таким, как все. Они (все) учатся читать в первом классе и слушают попсу, а таких, как ты, полтора человека. Даже если ты адаптировался — а я адаптировалась, и от меня получали по роже, — у тебя растёт гордыня. В твоей школе нет специального ребёнка для травли, потому что всех травят учителя. Лично тебе они рассказывают, что ты никуда не уедешь и ничего не добьёшься, но ты не собираешься сдаваться. В пятнадцать лет такая мотивация неотделима от гордыни.

Можно вылечить тяжёлую болезнь и стать одним из самых сильных мальчиков или девочек школы. Можно поступить в элитный по местным меркам лицей без репетиторов, потом — в столичный вуз без денег и блата, совершать поступки, за которые людей твоего гендера и национальности порицают, и всё это — без сомнения и чувства вины. Или почти всё. За спинами пытающихся загнать тебя обратно трудно рассмотреть способных вправить тебе мозги. Проходит несколько лет, и ты перестаёшь различать эти две категории людей. Ты давно прочитал Платона, Штирнера и «Восстание масс». Конечно, ты не ассоциируешь себя с массами, ты же прочитал, а им некогда. Тебе тоже могло стать некогда, но ты добился. Антииерархические тексты обрастают ложными толкованиями, в каждом из них чудится призыв вернуться на место, а ведь никто не имеет права указать тебе на место, ибо никто не знает точно, где оно. Если ты при этом из семьи, пострадавшей во время Октябрьской революции, каждый антииерархический текст умножается перед твоими глазами на два, превращаясь в памятку об отобранном имуществе. Если работал уборщиком или на производстве и насмотрелся на провинциальных обывателей, как никогда не насмотрятся жители Садового Кольца, умножается на три.

У некоторых формируется мировосприятие окультурившегося варвара. Для этого нужно быть лириком, субъективным идеалистом, видящим общие контуры идеи, например, имперской. Для стихов ему нужна мысль об Идеальном Другом Пространстве — как верующим идея бога, Идеального Другого. Если он опирается на античную классику, в голове вырастает пространство империи. Человеку грезятся колонны Рима и просвещаемые варвары, а реальность оборачивается позавчерашним щячлом.

Но ты не такой, как он. Просто вышло так, что в старших классах ты прочёл роман Томаса Харди «Джуд Незаметный», но страшно устал и забыл, о чём он на самом деле. О том, что люди, считающие себя правыми, если понадобится, устроят вокруг тебя такое идеальное пространство, что попытки добиться принесут не больше пользы, чем библейское служение господину твоему. Ты помнишь только цитату: «Да сгинет день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: “Зачался человек!”»
Без группы соратни_ц день действительно сгинет.

2.

А теперь о том, как можно не стать левой благодаря своеобразному отношению к группе соратниц. Многие знают, как большевики слили феминистский протест. Многие видят, что для иных леваков феминистки — полезные идиотки, массовка на демонстрациях, потенциальный электорат. Многие читали дневники знакомых анархистов, мечтавших при коммунизме завести гарем из японских школьниц. Джудит Батлер учит, что «…моё описание себя, которое я даю в дискурсе, никогда полностью не выражает и не содержит это живущее я. Мои слова отбираются у меня, как только я их произношу, их прерывает время дискурса, которое отлично от времени моей жизни. Это «прерывание» подвергает сомнению то, что смысл моего описания зависит только от меня, поскольку безразличные структуры, создающие возможность моей жизни, принадлежат социальности, которая больше меня». Левая «социальность» больше тебя настолько, что рано или поздно ты увидишь ни больше, ни меньше, чем левую сторону позавчерашнего щячла, на которой тебе рады как полезной идиотке. Потом придёт мужская массовка, невежественная и амбициозная, сообщит, что проблем у тебя нет, и тебе захочется стать просто феминисткой, без привязки к другим идеологиям.

А левые феминистки — какие-то не такие, требуют корректности. Ты сама добилась и считаешь, что без корректности по отношению к не добившимся можно обойтись. Тебе как бы не хватает с ними свободы. С «той стороны» расскажут, где свобода, и что правые — «это БПЛА по муслимам, сексроботы и красные фонари в Амстере, новые наркотики и аниме, колонии на Марсе, ну и расизм и супермен, конечно, как без биологии-то»ⁱ.

«Это не правые, — заметит Вербицкий, — это нацболы 90-х, Бойд Райс, Мойнихан, Джим Гоуд. Сейчас их нет уже, вымерли вообще».

3.

Я незаметно перехожу к теме «как нас обманули». Консерватором быть скучно, и правые тащат для привлечения детей в свои ряды что ни попадя. Человек, даже в неблагоприятной обстановке научившийся читать задолго до школы, предпочитает оригиналы копиям. Ты поймёшь, откуда стащены колонии на Марсе, расширение сознания и сексуальная революция, и что если на левой стороне есть предпосылки бороться с ролью полезной идиотки, то на правой их нет: там ты либо лицемер_ка, либо, как это любят «политкорректно» называть, часть соборной личности. Твоей собственной личности нет, и это совсем не то же самое, что буддийское растворение, и, кстати, не смей при вождях про буддизм, они не поймут, то есть поймут, конечно, и лучше бы не понимали. (Нет, к счастью, я никогда не состояла в националистических организациях — хватило общения с адептами.) Субъектная женщина скорее захочет стать Джимом Гоудом, чем стриптизёршей, которая его «спровоцировала», но в правой системе координат она может быть только «женщиной» и «мясом», и она всегда «провоцирует».

Однажды я встретила в сети редакторку сборника, чтение которого в двухтысячном году помогло мне сохранить рассудок. Эта женщина сказала: «Если вы не против смертной казни, вы должны понимать, что кто-нибудь захочет убить вас». К своим двадцати семи годам я слышала достаточно угроз убийством, мало ли прекрасных людей — наци, принимающие тебя за еврейку или кавказку, приревновавшие к тебе никчёмных парней истерички, брошенные любовники, менты, коммунальные сумасшедшие. Я только улыбнулась, пользуясь тем, что эта женщина не видит моей улыбки. Я не понимала, что читаю комментарий под неправильным углом.

Тогда многие из нас слишком часто шутили. Ещё не наступили военные времена, и даже слово «либераст» не всегда было маркером нациста. Мне очень хотелось быть самой по себе, чтобы меня не определял ни один дискурс, а ещё казалось, что большинство протестных акций и перформансов — неумная клоунада, что это недостаточно радикально, и лучше запасаться взрывчаткой. В моей биографии не было взрывчатки — был шоплифтинг, выбитое рукояткой ножа стекло, нелегальное проживание, всё как у людей, почему же меня раздражали перформансы настолько, что становилось стыдно за участников? Я позже поняла, что не за них, а за своё неумение взрывать дома, свой максимализм и неспособность избавиться от него и сложить из осколков стекла что-то новое. У меня очень низкий уровень внушаемости, это, в общем, хорошая черта, но иногда она оборачивается против меня. Из таких, как я, не получается восторженных неофитов, мы слишком скептичны, сначала мы сомневаемся в эффективности тех или иных освободительных практик, потом — в освободительном движении как таковом. Но если ты независимая носительница сразу нескольких стигм, общество уничтожит твои сомнения довольно быстро. Оно всё равно не позволит тебе реализоваться так, как ты хочешь, так не лучше ли сопротивляться?

Я долго думала, что делать. Вроде бы, подходящего именно мне политического движения не существует. Знакомые предлагали бессмысленное пьянство или откровенно психопатические сценарии, два из которых привлекали меня только с художественной точки зрения. Достаточно согласиться для вида, и тебе выложат такие подробности будущего последнего переворота, что Рауль Хаусманⁱⁱ воскреснет и снова умрёт. Потом всё равно становится скучно, особенно если мальчик внушает тебе: «ты же хочешь насиловать и сниматься в порно». Как-то я вернулась домой — это был не тот дом, в котором я живу сейчас, а блочная пятиэтажка, с балкона которой открывался вид на детскую площадку, полицейский участок и безысходность. Я временно работала только по фрилансу, сдавала второе жильё, читала книги, которые можно было не читать, и встречалась с человеком из верхов местного миддл-класса, от которого, по-хорошему, нужно было держаться подальше. Всё это страшно достало. Помню, что я покурила ерунды, от которой клонило в сон: я засыпала на минуту, приоткрывала глаза и видела, что дождь идёт не только вертикально, но и горизонтально, образуя гексаграмму 39. По краям линии отламывались. Постепенно рисунок стал другим, но я не могла прочитать его, а значит, это что-то хорошее, ведь я лишь плохое легко вчитываю в окрестность. Тем летом погибла М., поэтесса и моя дальняя знакомая. В её журнале была ссылка на альбом человека, о котором я ничего не знала (позже кто-то называл его «мистической личностью вроде N», и, что самое забавное, N считается правым идеологом), я включила запись, первая песня в списке напоминала одновременно многое и ничего, и в ней были слова: «Никто не уйдёт отсюда живым». И мне стало ясно, что если никто не уйдёт живым, то все наши иерархии смехотворны и не нужны. Вместо того, чтобы считать себя «выше» кого-то, можно просто посоветовать этим людям не залезать на чужую территорию: они не лучше и не хуже, только заняты не своим делом.

Я верю не в мистику, а в химию, поэтому романтических сентенций не будет. Дальше только работа, осознание разницы между утопией и социальным мифом, постепенное освобождение. Иногда мне попадаются девочки лет двадцати с полным набором: антиисламизм, запретить-паранджу-прогнать-мигрантов, задолбали-жирухи-идите-в-спортзал, я-не-трансфобка-но, толерантность-это-зло, давайте-всех-троллить, — и я узнаю сильно упрощённый, менее образованный и более агрессивный вариант себя в юности.

Послесловие

«…ну, и насчёт женского вопроса: люди часто путают мотивы тех или иных поступков. Обычно считается, что женщина пошла в политборьбу вслед за парнем, а не сама по себе, т. к. люди считывают информацию не амбивалентно. А ведь всё проще. Скажем, если нашёлся парень, разделяющий твои убеждения, почему бы не объединиться с ним?
Или очень распространённая ситуация, когда мужчина просто позволяет оформиться тому, что уже есть в твоей голове. Девочек искусственно дистанцируют от политики, поэтому парень может стать своего рода катализатором, и его роль – всего лишь роль проводника, а не “жизненной цели”»ⁱⁱⁱ

ⁱ Из комментариев на lj.rossia.org.
ⁱⁱ http://www.zhurnal.ru/5/verbit5.htm
ⁱⁱⁱ Письмо А.В., 2014 год.