Редакция Нигилист.Ли публикует перевод статьи, размещённой на сайте либертарианского Института Людвига фон Мизеса. Поклонники садистского капитализма без каких-либо ограничений эксплуатации полемизируют с мёртвым леволибералом Чарльзом Диккенсом, написавшим «Рождественскую историю» – слащавую сентиментальную повесть о том, что капиталисты должны не очень жестоко эксплуатировать своих рабочих. Сочащаяся реформистским «гуманизмом» проза Диккенса вызывает тошноту; либертарианская статья фаната Мизеса (который проводил в Австрии «деформы», приведшие к вооружённому восстанию и гибели сотен рабочих в 1934 г.) местами глупа и смешна, местами цинична и возмутительна. Но такова и есть логика капитализма. Её нужно принимать целиком, как автор юморески ниже, или отвергать – но также целиком.

Майкл Левин

На дворе опять Рождество, праздник преображения Эбинизера Скруджа. Ритуал вам знаком: заклеймить скрягу, которого мы встречаем в начале «Рождественской истории» Чарльза Диккенса, а потом порадоваться, каким лапочкой он становится в конце. Жаль, никто не замечает, что скряга был кое в чём прав – на самом деле, во многом.

Чтобы увидеть, в чём именно, для начала нужно отличать взгляды Скруджа на мир от его неприятной личности. Он описан как обладатель длинного носа и грубого голоса, но не все рачительные бизнесмены имеют такие недостатки, а их бездарные племянники (помните Фреда?) не всегда «румяны и симпатичны», и не всегда у них красивые жёны. Эти художественные детали лишь настраивают нас в определённом направлении.

Взглянем без предубеждений на Боба Крэтчита, клерка, которому якобы недоплачивает Скрудж. Вообще-то, если бы квалификация Крэтчита стоила больше, чем те пятнадцать шиллингов, которые ему еженедельно выплачивает Скрудж, кто-нибудь с удовольствием предложил бы ему большую сумму. Но поскольку таких предложений не было, а начальник Крэтчита, считающий каждую копейку, вряд ли платил бы за красивые глаза, Крэтчит, очевидно, стоит именно столько, сколько получает.

Несомненно, Крэтчиту нужно – т.е., он хочет – больше, чтобы прокормить семью и обеспечить уход за Малюткой Тимом. Но Скрудж не заставлял Крэтчита заводить детей, которых ему сложно прокормить. Если Крэтчит завёл детей, догадываясь, что не сможет их себе позволить, то это он, а не Скрудж, виноват в их бедах. А если Крэтчит не знал, как дорого они обойдутся, то почему Скрудж должен платить за его просчёт?

Что касается того единственного уголька, который Скрудж выдавал ему для обогрева, то нужно напомнить, что Крэтчит не был цепью прикован к своему зябкому рабочему месту. Оставаясь там, он своим поведением показывает, что предпочитает нынешнее соотношение «зарплата-комфорт» любому другому, которое ему встречалось или которое он, по собственному убеждению, может найти. Реальные действия говорят красноречивее ворчания, и читателю нет оснований сетовать на то, чем сам Крэтчит, видимо, доволен.

Циничные слова Скруджа пользуются ещё более дурной славой, чем его скаредность. «Разве нет у нас тюрем? – издевательски спрашивает он, когда у него просят милостыню. – Разве нет у нас работных домов?».

Ужасно, не так ли? Никакого сострадания!

Не факт. Как отмечает Скрудж, он поддерживает эти учреждения своими налогами. Будучи и так вынужден помогать тем, кто не может или не хочет помочь себе сам, он небезосновательно отказывается добровольно выделять им дополнительные средства для того, чтоб им жилось ещё комфортнее.

Скрудж полагает, что вряд ли многие предпочтут смерть работному дому, и его не трогают разговоры о тяготах работного дома. Он прав, потому что социальное обеспечение для бедных как раз и должно быть в духе Диккенса. Чем более приятными являются альтернативы доходному занятию, тем большее количество людей будет стремиться к этим альтернативам и тем меньше будет тех, кто занят производительным трудом. Если общество хочет, чтобы кто-либо трудился, труд должен быть намного более привлекательным, чем безделье.

Обычно неразговорчивый Скрудж взрывается, когда Крэтчит намекает, что хотел бы получить оплачиваемый выходной на Рождество. «Это недобросовестно», – протестует Скрудж, и это обвинение остаётся без ответа, если не считать таковым явно неадекватное возражение Крэтчита, напоминающего, что Рождество бывает только раз в году. И это действительно несправедливо, поскольку Крэтчит несомненно возражал бы против неоплачиваемого рабочего дня, однако, как проницательно отмечает Скрудж, «вам не приходит в голову,  что  я  могу считать себя обиженным, когда плачу вам жалование даром».

Крэтчит, очевидно, позабыл о «золотом правиле». (Или, может быть, Скрудж настолько богаче Крэтчита, что «золотое правило» здесь не подходит? Но Скрудж не считает себя таким уж богатым, и неужели у него нет права голоса?)

Первый работодатель Скруджа, старый добрый Физзиуиг, был намного щедрее: он устраивает своим работникам рождественскую вечеринку. Правда, Дух Прошлых Святок не объясняет, как Физзиуиг смог позволить себе эти расходы. Попытался ли он переложить их бремя на своих клиентов? Или праздник в конечном счёте всё же был оплачен молодым Скруджем за счёт чуть более низкого жалованья?

Самая чудовищная ложь о Скрудже – это бессмысленность его погони за наживой. «Его  богатство ему не впрок. Оно и людям не приносит добра и ему не доставляет радости», – высказывается румяный племянник Фред.

И то, и то неверно. Скрудж, очевидно, даёт деньги взаймы, и чтобы выяснить, какую пользу он приносит, нужно поинтересоваться заёмщиками. Вот домовладелец с новой крышей, а вон купец, который смог профинансировать поставку чая, обеспечив себе прибыль, а любителям чая радость, и всё благодаря Скруджу.

Диккенс не упоминает довольных клиентов Скруджа, но их было, должно быть, много, если Скрудж так разбогател.

Нам рассказывают, что Скрудж так безжалостно преследовал своих должников, что задолжавшая ему семья радуется его смерти – как показывает Дух Будущих Святок. Задержка на то время, пока долги будут переписываться на наследника, сможет спасти их от разорения, которое было бы неизбежно, будь Скрудж жив.

Эта сплетня трижды абсурдна. Во-первых, такой сообразительный предприниматель, как Скрудж, предпочёл бы отложить платёж, чтобы защитить свои вложения, вместо того, чтобы заполучить потенциально бесполезное залоговое имущество. (Ни один банк не мечтает о том, чтобы застройщики обанкротились и сделали его гордым обладателем недостроенного торгового центра.) Во-вторых, эта капризная семья знала условия выдачи займа и согласилась на них. Нарушая свои обязательства, они по сути занимаются воровством. В-третьих, самое главное, на что совершенно не обращают внимания ни Дух, ни Диккенс, есть другие люди, которые надеются взять взаймы деньги, которые вернут Скруджу его старые должники. Скрудж не может ссудить деньги, которые ему не выплачивают Кэролайн и её безымянный муж, а если он не пустит деньги по получению в оборот, то не заработает ни пенса.

Конечно, тяжёлый случай – заём, который должен вернуть Боб Крэтчит, ведь ему нужны деньги на срочную операцию для Малютки Тима (я отклоняюсь от текста, но мы настолько хорошо знакомы с персонажами Диккенса, что можем заставить их играть новые роли). Если вы считаете, что Скрудж проявляет бессердечие, требуя денег, то подумайте о Чахлом Сиде, которому операция нужна ещё более срочно, чем Тиму; его отец хочет оплатить операцию, одолжив деньги, которые должен вернуть Крэтчит.

Неужели жизнь Тима более ценна, чем жизнь Сида, просто потому что мы с ним знакомы? И как мы объясним отцу Сида, что его сыну всё же не проведут операцию, потому что Скрудж, проявляя рождественскую щедрость, разрешил Крэтчиту реструктуризировать долг? Скрудж, конечно, не из альтруизма пускает деньги в оборот, но его мотивация, какой бы она ни была, согласуется с общественным благом.

Что же это за мотивация? Скрудж, похоже, не очень много удовольствия получает от тех услуг, которые он, сам не желая того, предоставляет; и это часть аргументации Диккенса. Но кто, кроме Диккенса, сказал, что Скрудж недоволен жизнью? Он проводит на работе всё своё время, любит пересчитывать деньги, и у него нет никаких других интересов.

В то же время, Скрудж не склонен к тяжёлым раздумьям и не демонстрирует совершенно никаких признаков депрессии или конфликта. Желая того или нет, Диккенс сделал Скруджа самым умным (с большим отрывом) персонажем своей повести и особо похвалил его за то, что в нём нет ничего «эдакого». Так что мы можем заключить, что по-своему, сдержанно, Скрудж продуктивен и удовлетворён своей жизнью, то есть счастлив.

Нельзя поспорить с желанием Диккенса показать духовные преимущества любви. Но не было никакой необходимости выстраивать этот урок вокруг предпринимателя, чьи мысли и действия приносят благо его работникам, обществу в целом и ему самому. Должен ли такой человек рассчитывать на смерть в одиночестве, проклятый всеми? Какая чушь.