— Давайте так. Вы его не знаете, он вас не знает.

Интервью с одним из представителей оппозиционной Демократической партии народов (ДПН) проходило в Диярбакыре. Главным условием было сохранение анонимности собеседника.

В отличие от РПК (Рабочая Партия Курдистана), ОПC (Отряды народной самообороны) и других трехбуквенных партий левостороннего толка, про-курдская ДПН всё еще легальна. После объявления об операции по захвату Африна министр иностранных дел Турции Мевлют Чавушоглу заявил, что все, кто не поддерживают турецкое правительство в борьбе против террористов, сами являются террористами. Через несколько дней находящаяся в тюрьме сопредседатель ДПН Фиген Юкседаг начала голодовку в знак протеста против действий Турции.

Офисы партии есть в нескольких городах Турции. В Анкаре представительство находится совсем в центре. Силовики окружают здание только, когда должно произойти что-нибудь ужасное. Например, митинг. Во время президентских выборов в 2015 году от ДПН даже выдвигался кандидат. А на парламентских выборах того же года партия преодолела десятипроцентный барьер и не позволила Эрдогану поменять политическую систему с парламентской на президентскую.

Но всему своё время. В случае с реформой турецкой Конституции, ждать пришлось два года. 16 апреля 2017 года состоялся референдум, в ходе которого была принята поправка о переходе к президентской республике. Президент объявил о том, что это чисто формальное изменение, 51% проголосовавших с ним согласился.

За эти два года швейцарское благополучие партии пошатнулось. Грань между легальной и террористической оппозицией постепенно стиралась. Депутатов ДПН стали арестовывать и обвинять в поддержке террористов. В кричащих заголовках СМИ о задержании «террористов» из РПК начали фигурировать и сторонники ДПН. В официальных СМИ репутацию либералов норовили подпортить, припоминая встречи с Абдуллой Оджаланом, лидером террористической Рабочей Партии Курдистана и главным идеологом Курдской революции.

Масла в огонь подливали и официальные заявления партийцев, старающихся не потерять остатки доверия среди курдов и в то же время не угодить в тюрьму. Критиковать официальную власть, являясь при этом её частью, задача не из лёгких. И судя по тотальному скептицизму среди своих потенциальных избирателей, про-курдская партия со своей оппозиционной ролью в парламентских постановках не справлялась.

Однако после затяжных боёв 2016 года с РПК в охраняемом ЮНЕСКО центре Диярбакыра, столице турецкого Курдистана, молчать уже было нельзя. В ходе сражений правоохранители уничтожили более 500 мирных горожан, которых даже постфактум не удалось уличить в связях с террористами. Тогда члены партии и даже мэры города Фырат Анлы и Гюльтан Кышанак не стали молчать. После чего были сразу же арестованы и помещены в камеры наряду с боевиками из Аль-Каиды.

Закономерным образом обыски и задержания на неопределённый срок распространялись по всей Турции. В терроризме стали подозревать всех: школьных учителей, студентов, врачей, уличных торговцев, местных фриков, любопытных путешественников из других стран. На фоне бескомпромиссного поиска террористов усилилось гражданское сочувствие к РПК. Дипломатический подход ДПН терял сторонников.

Муниципалитет Диярбакыра, главное представительство ДПН, выглядит как городская администрация где-нибудь в Калуге или Усть-Кузьминске, но с чарующей ноткой Ближнего Востока. Площадь напротив украшена клумбами с диковинными растениями, возле них скамейки, на скамейках расслабленные мужчины с рациями — полицейские и военные в штатском или, как их еще называют, «тихари». У каждого на поясе кобура, а в руке чай в традиционном стаканчике грушевидной формы. Вокруг площади кафешки, кебаб, свежевыжатый гранатовый сок, какие-то лавки с бусами, бронированные полицейские машины, ребятишки, женщины в платках и опять мужчины с рациями.

На вдохе в администрацию организован импровизированный контрольно-пропускной пункт: ряд деревянных стульев, на которых восседают всё те же тихари. Рядом расхаживают полицейские уже в форме. Все с автоматами. Взгляд у каждого ястребиный. Входящих в администрацию записывают и досматривают. Тех, кто будто бы хочет зайти, тоже. На всякий случай.

Стены близлежащих домов расписаны граффити. «Kurdish rap» (Курдский рэп), «PKK» (название Рабочей Партии Курдистана), «Kobane», город, за который шли ожесточенные бои курдской повстанческой армии и боевиков «Исламского Государства», «Heval», что на курманджи значит «друг», ходовое обращение в партизанских кругах, поэтому друзья вслух так друг друга не называют. На всякий случай. А в остальном, всё, как и везде: сердечки, «я люблю тебя, Гульшен», феминистские лозунги, какие-то цифры…

Элементарный поиск в Google раскрывает тайну цифр — это даты террористических актов, митингов, пикетов. Какие-то из них были прямо тут, напротив администрации. Тот же самый Google выдает по датам пару видео с митингами на площади: затоптанные люди, надрывающиеся в грудном крике женщины и мужчины, мутным пятном полицейская форма, щиты и автоматы, багровые пятна на асфальте.

Через какое-то время видео удаляются, про-курдские сайты блокируются. Вместе с ними доступ ограничивается на всей территории страны к Facebook, Skype. На востоке страны, в курдских территориях обрывается и мобильная связь. Бывает, что дозвониться невозможно целые сутки. Зато работает vk.com.

Пару дней мы ходили вокруг муниципалитета в надежде, что тихари куда-нибудь денутся, и мы без допроса попадем внутрь. За эти пару дней нас уже знали все полицейские города и даже установили за нами слежку.

Все остальные дни в Диярбакыре мы то и дело замечали за собой «хвост». Наши преследователи пытались с нами наладить общение. Радушия и гостеприимства им было не занимать. Периодически они, правда, как бы невзначай произносили «ПеКеКе» — название Рабочей Партии Курдистана на курдский манер, а не «ПеКаКа», как обычно говорят консервативно настроенные турки, чтобы разоблачить в нас подсобников террористов. Но в остальном они пытались максимально нас окружить, по всей видимости, заботой. Всякий раз, когда мне удавалось поднести к лицу фотоаппарат, подбегал солдат с автоматом и просил дать ему взглянуть на фотографию. На всякий случай.

В конце концов мы поняли, что познакомиться с представителями ДПН на их рабочем месте не получится. Поэтому встречу решено было провести в кафе с аккуратно нарисованным знаком анархии в туалете. К столу подошел уставший мужчина и первым делом заказал чай на всех. По виду типичный инженер с какого-нибудь металлургического завода. Никаких намеков на депутатскую жизнь, конференции, галстуки, бюрократию и прочие атрибуты политиков из телевизора. Мужчина улыбнулся и представился Ахмедом. Конечно, его звали не Ахмед.

Ахмед — работает в партии ДПН, в экономическом отделе муниципалитета, занимает очень солидную по местным меркам должность. Узнав, что мы пытались зайти к нему на работу без ведома собравшихся на входе полицейских, Ахмед улыбается: «Если полиция окружает здание, вы же не думаете, что в само здание они не заходят?»

— Вот это всё, — Ахмед показал пальцем в окно, — Это не самое страшное, что может быть. Менты, военные… Эрдоган действует иначе. Вот пример: сначала они выжигают деревья. Ты просыпаешься, твои поля сгорели. Погибает, скажем, 250 000 плодоносящих деревьев. А деревья эти-то были как для пропитания самих жителей, так и для вовлеченности в экономическую систему. Правительство сначала отрезает какую-либо деревню от экономической жизни, вытесняет их, вынуждает перебраться в город… А РПК в городах слабее, чем в деревнях. И не только из-за полицейского контроля. Горожан ведь легче сделать рабами, поэтому деревня уничтожается.

Тем временем Диярбакыр растет и развивается. Спальные районы не отличить от пригорода какого-нибудь Берлина. На центральных улицах тусуются панки и хипстеры. Через пару кварталов от военной базы и знаменитой на весь мир ужасами диярбакырской тюрьмы открылось гей-кафе «Tolerance». Поговаривают, что скоро откроется и гей-клуб. Такая либеральная политика, как объясняет Ахмед, затравка для недовольных.

Город обрастает новостройками. Позволить их себе местные не могут — зарплаты невелики. Чтобы разбогатеть надо работать либо в госструктурах, либо в сфере торговли, которая напрямую связана с государством. Бизнес должен быть легальным, а рынки сбыта — законными. К тому же, большинство товаров идет на обеспечение армии. Кто-то вынужден даже идти в полицию, чтобы прокормить семью. К тому же, там хорошие льготы. Только надо быть готовым, что все близкие от тебя отвернутся. Ведь в их представлении ты едва ли становишься их защитником, взяв в руки автомат.

— Противостоять такой политике можно, — успокаивает Ахмед. — Но это большой риск. Люди здесь живут не так, как в Рожаве. Здесь всё сопротивление подпольное. Но всё больше людей готовы рисковать своей свободой и своими жизнями.

Всего за два года работы Ахмеда в Диярбакыре и близлежащих деревнях появилось около тридцати кооперативов. В девяти из них работают женщины, что для Ближнего Востока нечастая практика. Эмансипацией женщин занимается официальная организация KJA, которая, по мнению нашего собеседника, не имеет отношениях к фиолетовым граффити с зеркалами Венеры.

Кооперативы также разделяются по принципу производства и торговли, чтобы не допустить образования корпораций. Так как выручки немного, деньги между кооперативами не распределяют. Они идут самим коммунам.

— Большинство, конечно, не хочет работать в кооперативах официально, — говорит Ахмед. — Официальность обязывает быть активным сторонником Эрдогана, иначе лавочку быстро прикроют, а тебя отправят в тюрьму. Но у государства есть множество других способов не дать развиваться ненужному бизнесу.

Ахмед приводит в пример животноводческий кооператив. Он покупает у государства коров. Государство продает им коров, скажем, из Австралии. А потом оказывается, что эти австралийские коровы в турецком климате жить не могут. В итоге коровы умирают. А кооператив уже заплатил, настроил производство. А потом, выходит, опять нужно платить издержки. То есть приходится платить государству, против которого ты изначально боролся. Так что 80% кооперативного производства, о котором говорят братья и сестры из Сирийского Курдистана, кажутся в турецким подданным недостижимыми планами.

— Но всё еще экономическое сопротивление — единственная надежда, однако для этого надо менять мировоззрение людей. И прежде всего разрушать патриархальные и религиозные установки, — объясняет наш собеседник.

Религия со всеми её общечеловеческими ценностями в плохих руках также становится инструментом для достижения целей, взывая к лучшим чувствам в человеке. Как можно было убедиться, скажем, на примере ИГИЛа, с которым курдские повстанцы вели ожесточенные бои.

— Внутренняя политика Турции давно направлена на искоренение национальной идентичности как курдов, так и других народов. А религия стоит выше наций, что на руку власти. Многие курды вообще не ассоциируют себя с курдами. Они говорят «мы мусульмане». Мы не курды, мы мусульмане. А если мы мусульмане, то мы не можем бороться с мусульманами, — объясняет Ахмед. — Были времена, когда детей в детских садах науськивали сдавать своих родителей, если те вдруг заговорят на непонятном языке. В университетах, школах увольняли профессоров-курдов, потому что они, якобы, террористы, — вспоминает Ахмед. — Хотя сейчас ничего не изменилось, просто оппозиционно-настроенных профессоров уже почти всех уволили. Все становятся только злее, многим уже нечего терять.

— Что же будет дальше?
— Мы ждем войны.

Поддержать редакцию:

• UAH: «ПриватБанк», 5168 7422 0198 6621, Кутний С.
• USD: skrill.com, [email protected]
• BTC: 1D7dnTh5v7FzToVTjb9nyF4c4s41FoHcsz
• ETH: 0xacC5418d564CF3A5E8793A445B281B5e3476c3f0
• DASH: XtiKPjGeMPf9d1Gw99JY23czRYqBDN4Q69
• LTC: LNZickqsM27JJkk7LNvr2HPMdpmd1noFxS