Антисоветский переворот 6 июля 1918 года

О дате, которая никому не интересна

Мощность мысли того или иного мыслителя принято оценивать по мощности поставленных им вопросов. Одним из впечатляющих достижений Сильвена Лазарюса является то, что в рамках его мысли можно — и нужно — легитимно задаваться вопросом: а когда закончилась та или иная политика, та или иная политическая секвенция? Имеется в виду политика-как-мысль, политика в ее отличии от операций государства, «политика в интериорности», как ее называет Лазарюс.

Не вдаваясь в подробности чрезвычайно сложной системы, на которую опирается этот вопрос, просто им вооружившись, можно назвать точную дату политического окончания русской революции: 6 июля 1918 года. В этот день большевики совершили контрреволюционный антисоветский переворот — единственный настоящий, соответствующий своему имени, антисоветский переворот, поскольку он был де факто направлен против Советов как таковых. Если бы я был фрейдомарксистом  (я, правда, не являюсь им), то сказал бы, что весь дискурс «антисоветского» в СССР, включая и расстрельные статьи УК, был вытеснением и осуждением этого изначального антиполитического переворота, Ur-Umsturz.

Обычно события 6 июля подаются под ярлычком «левоэсеровский мятеж», который начинается с убийства Блюмкиным немецкого посла с целью провокации немцев на продолжение войны, продолжается странными действиями мятежников, заканчивается победой большевиков и — самое здесь главное — арестом всей левоэсеровской фракции на V Всероссийском Съезде Советов, где у нее была почти треть делегатов — треть, даже с учетом откровенно классового фильтра для выборов, когда 1 городской (читай: рабочий) голос равнялся 5 крестьянским.

Обычно концентрируются на собственно технической части мятежа, оставляющей больше вопросов, чем ответов, а значит, и место для разгула конспирологов. Почему эсеры не стали арестовывать большевиков, хотя имели для этого все возможности? Какую роль в инспирации мятежа сыграла британская разведка (которой нужно было тем летом отвлечь хоть одну лишнюю немецкую дивизию с Западного фронта)? Не подстроили ли это все сами большевики, чтобы захватить всю власть? И т.д. и т.п.

Но вопрос даже не в том, стоит ли задним числом — рессентиментно — болеть за «менее тоталитарных» левых эсеров, не в том, были ли они «лучшей альтернативой» (с моей точки зрения, может быть и да, но дело не в этом). Да, они были против продразверстки, но в вопросе о «мировой революции», например, тем летом были едва ли не левее «левых коммунистов»: шашки наголо и вперед на Германию. Концентрируясь на мятеже и на самих эсерах, мы полностью упускаем сердцевину произошедшего.

А дело в том, что, арестовав левоэсеровскую фракцию, большевики огосударствили Советы. Отныне о том, кто будет находиться в Советах — а значит, и на что они способны — решается из места государства; а параллельно этому процессу с государством сливается и сама большевистская партия.

В 1917 Советы — в связке с работавшими в них революционными партиями, включая самих большевиков — были самим местом политики, местом осознанной прямой самоорганизации демоса, местом учреждающей власти. Да, они сами не справились со стоящими перед ними задачами (самостоятельно решить вопросы о мире и земле), но все же удивительно, как Ленин и большевики чуть больше чем за год прошли путь от «Вся власть Советам» до их огосударствления. (Уже в «Государстве и революции» легко читается амбивалентное — после июля — отношение Ленина к Советам: с одной стороны, он видит в них зародыш некоторой радикальной пост-государственной политической формы, с другой — ругает «доверчивых мужичков» за то, что они позволяют болтунам и лоббистам правительства превратить Советы в какие-то недопарламенты).

Итак, Советы больше не являются отдельным от государства местом — и слоган Кронштадта в 1921 «За Советы без большевиков» был уже просто криком вдогонку ушедшему поезду. Дальнейшая — после 6 июля — история «страны Советов» — включая и милое сердцу современных левых гуманитариев утопическо-авангардное прожектерство их любимых 1920-х — является целиком и полностью историей государства, но не политики.

(В скобках лишний раз напомню, что «утопия» не является категорией политики — само слово презирали почти все великие революционеры — даже если у радикальной эмансипационной политики всегда есть сотериологическая основа)

Источник
__________________________

1 Sylvain Lazarus. Anthropologie du nom. Paris: Seuil, 1996. Он же: L’intelligence de la politique. Bayeux: Al Dante, 2013. Большая часть операций Лазарю заключается в разделении и отделении политики от истории (и политики от философии). Политика понимается им как всегда редкий, штучный процесс и редкая мысль с собственными местами и категориями. В рамках его системы утверждения типа «Французская революция до сих пор не закончилась, поскольку все еще разделяет людей» относятся к историцизму, а не к политике-как-мысли.

2 Кстати, здесь наверняка скрыт какой-то символизм: последний политический путь русской революции — из Большого театра (где проходил Съезд) в Малый (куда перевели арестованных эсеров). Осталось только решить, какой.

3 Лучшей книгой об учреждающей власти в ее отличие от учрежденной по-прежнему остается Antonio Negri. Il potere costituente: saggio sulle alternative del moderno. Carnago: SugarCo, 1992 (rist. Roma: Manifestolibri, 2002).

4 Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т.33. М.: Издательство политической литературы, 1969. С.47.

You may also like...