«Как лично на тебя повлиял патриархат?»

Татьяна Павленко
afem «Как лично на тебя повлиял патриархат?» – вопрос, который я слышу все чаще. Задают вроде бы адекватные люди, но публично и свысока. Поджимают губы, щурятся. Сейчас я скажу что-то не то – и меня слопают.

Для меня это звучит почти как «Как на тебя повлияло изнасилование?» (нет, я не жертва насилия). Но если второй вопрос в приличном обществе задать постесняются, то первый почему-то личным не считается. Конечно, я отвечаю, что патриархат влияет на всех, что даже в самой благополучной стране нет ни одной женщины и ни одного мужчины, которые не испытали бы на себе его воздействия. Говорю, что гендерные стереотипы пронизывают наше общество так, что вы перестаете замечать, как они транслируются вашими родителями, друзьями, СМИ, книгами… Но вопрошающим такого ответа недостаточно. Как. Лично. На. Тебя.

Нынешняя гендерная ситуация – это постоянное моральное насилие, убийственный коктейль из одобрения и порицания, единственной целью которого является уничтожение личности, отсечение «ненужных», «ненормальных» качеств. Да, убей во мне решительность и силу, сделай скромной и покладистой, заставь молчать, займи рот минетом. Ежедневное насилие. Бесконечное превращение в «настоящую женщину, терпеливую и мудрую». В бесплатную обслугу. В говорящую куклу. В объект без прав и сомнений.

Как повлиял…? Давайте смотреть глубже:
1. Как повлиял патриархат на мое восприятие себя?
2. На мой характер?
3. На мои отношения с другими?
4. На отношение людей ко мне?
5. На мой выбор профессии?
6. На мою карьеру?
7. На мою сексуальную жизнь?
И так до бесконечности, потому что все аспекты жизни деформированы, испорчены и помечены патриархатом.

To cut a long story short, это повествование о тысячах домогательств, которые начались лет в одиннадцать и с тех пор не прекращались. На улице, на пляже, в школе, в универе, на работе. Мужчины, кричащие вслед, окружающие, преграждающие дорогу, хватающие за руки, норовящие ущипнуть, зажать, поцеловать, потрогать. Куда ты такая красивая? Скучаешь? Не хочешь прокатиться? Эй, куда пошла, красавица! Слишком агрессивные, чтобы злить их еще больше. Слишком высокопоставленные, чтобы грубо отшивать. И я вынуждена ходить по лезвию: улыбаться, но отказывать.

Что я чувствую, когда лифт останавливается и заходят два пьяных мужика? Чего я боюсь, когда начальник придвигается неприлично близко? О чем думаю, когда, достав наушники из ушей и ускоряя шаг, иду домой с последнего метро?

Двенадцать лет. Мальчик, который в лагере не дает мне проходу, ночью залезает ко мне в постель и начинает трогать. Я выскакиваю, бегу по коридору, бесконечно долгому и скользкому, и вылетаю во двор. Уличная темнота больше не кажется страшной, от холода не знобит. Дышу, дышу, дышу. «Он же просто шутит, ты ему нравишься», – успокаивает вожатая. На лице – умиление.
Хватит о домогательствах. Это же такая ерунда. Говорят, мы можем их не замечать.

Давайте лучше о детстве. О форматировании, начинающемся у кого с розового костюмчика, а у кого с юбки. Да, в начальных классах форма подразумевает юбку. Даже зимой. Носи гамаши, если холодно. Надевай две пары колготок.
Слезай с дерева, ты же девочка. Не хами, ты же девочка. Ходи помедленнее, ты же девочка. Ваша дочь ударила моего сына! Девочки так себя не ведут! Причешись, ты же девочка. Не кричи, ты же девочка. Девочки не срывают уроков. Девочки не перебивают взрослых. Девочки не кидаются камнями. Девочки не уходят из дома. Девочки учатся готовить. Не взрывают петарды. Не лазят по крышам. Девочка должна быть аккуратной. Сиди, не расставляя ноги. Не гуляй после десяти. Улыбайся. Ну почему ты не улыбаешься?
Девочки склонны к гуманитарным наукам. Они не способны к математике. Хорошо учишься? Зубришь. Девочки в принципе склонны зубрить. Девочки хуже рисуют. И хуже пишут. Ты исключение? Да, ты именно исключение. Другие девочки – не такие.
Краситься. Брить ноги. Носить юбки. Покупать туфли на каблуках. Длинные волосы. Ухоженные длинные ногти. Лифчик. Кружевное белье. Зеркальце в сумочке. У тебя есть с собой пилочка? Где ты купила сапоги? Почему ты не красишь губы? Пойдем попудрим носик. О боже, посмотри, КАК она одета. Что это на ней? Это мужские ботинки? Мужская рубашка? Вот лишь малая часть того идиотизма, который мне навязывали.
Лет с пяти я мечтала стать мальчиком. Я жалела, что родилась девочкой. Что это за проклятие такое? Играла в основном в мальчишеские игры. Но как это – быть единственной (или одной из немногих) женщин в мужской компании? О, это воистину privilegium odiosum. Если ты играешь в войнушки, значит тебя исключают из игр в куклы. Но и в войне ты – принцесса, которую нужно охранять, свидетель, которого необходимо похитить. Попробуй выторгуй себе роль обычного снайпера. Единственная женщина в компании, в походе, в закрытой литературной тусовке, на крупной конференции, на съезде, на награждении премией. Команда выиграла, несмотря на то, что с ними была девушка. Девушка на яхте, девушка на скале, девушка на месте председателя. Простите, но если она продолжит в том же духе, тут будет матриархат!

Чтобы обесценить любое мое высказывание, достаточно сказать, что я женщина. Когда у оппонента заканчиваются аргументы, он вспоминает про мой пол. Коллега-писатель говорит: «Ты мне не сопеница. Ты выйдешь замуж, родишь и перестанешь писать». Работодатель спрашивает: «Когда вы собираетесь рожать?», хотя я не беременна. Хочешь показать, что мое творчество ничего не стоит? Скажи, что оно женское. Женская литература, женская живопись. Это сделано женщиной, что значит: проходите мимо – здесь не на что смотреть.

Обесценивается не только то, что я делаю, но и то, что я чувствую. Например, дружба. Ведь женской дружбы не бывает, а мужчины-друзья просто попали во фрэндзону. Единственные переживания, которые мне позволены, – это любовь. Причем любовь исключительно к мужчине. Мои чувства к женщине – это просто игра, которая закончится, когда я повзрослею.

О чем еще следует рассказать особо настырным? О том, как я ненавижу религию? Если библию диктовал бог, то, кажется, он меня не любит. О том, что многих писателей, которых еще пару лет назад я уважала, больше не могу читать? Когда-то я два раза прочла «Войну и мир». Но честное слово, больше я Толстого не открою. Я терпеть не могу Шопенгауэра. Если у Ницше я вижу начало слова «жен…», перелистываю страницу. От греха подальше. Я не дочитываю половину статей. Я стараюсь не лезть лишний раз в комментарии. Я выключаю многие фильмы. Да, немалая часть человеческой культуры мной отвергнута. Потому что это культура, унижающая меня. Она навязывает мне роль жены, матери, любовницы, но не свободной личности. Женщины на страницах книг любят, плачут, жертвуют, но не борются, не ищут, не стремятся.

Что я чувствую, когда понимаю, что на своем веку не увижу общества без сексизма? Я знаю, что нынешняя ситуация обусловлена экономически. Знаю, что нельзя быть свободной, если группа, к которой ты принадлежишь, угнетена. И пока где-нибудь в Афганистане есть женщины, которых насилуют и убивают, которых даже не учат читать и писать, я не могу жить так, словно патриархат побежден. Что я испытываю, осознавая всю безвыходность ситуации, всю сложность борьбы, которую никто не воспринимает как героическую? Боль, обиду, гнев?

Самое грустное – то, что это не просто мои воспоминания. Это переживания, которые могут разделить миллионы женщин. Даже те, которые, как заведенные, повторяют, что их все устраивает, что они рады быть только женами и матерями, даже они, если задумаются, пополнят эту заметку тысячами слов.

Но разве люди, которые спрашивают, как на меня повлиял патриархат, хотят услышать эту долгую, полную болезненных и отвратительных подробностей историю? Нет, конечно, нет. Они хотят, чтобы я пролепетала: «Меня это не коснулось. Это я так, ради других женщин». Тем самым признала свое поражение и заткнулась. Но нет. Не заткнусь.

You may also like...